Недавно со мною произошел довольно странный случай. Я отдыхал на вокзале, дожидаясь поезда в *** , обдумывая дальнейшее развитие сайта, администратором которого я являюсь, ну, впрочем, это не имеет никакого отношения к следующим событиям. Я сидел во втором ряду, совершенно один, хотя все остальные ряды были переполнены. Неожиданно ко мне подошел человек и учтиво спросил:

- Вы разрешите?

Я пожал плечами:

- Вокзал принадлежит всем.

Незнакомец не унимался, несмотря на мои резкие и невежливые ответы.

- Простите мою назойливость, но вы ведь Иван Терентьевич Пухов?

Я внимательно посмотрел на собеседника. В этом городе, где я проездом, меня никто не мог знать. Рядом со мною сидел благообразный старик с седой, окладистой бородою, от которого так и веяло русским патриархальным духом. На попрошайку или мошенника он не был похож, хотя их в наше время развелось предостаточно, на любой вкус и цвет. Кроме того, я не являюсь знаменитой особой и узнавать меня на улице было некому. Моё отчество – Терентьевич много досаждало мне в детстве, но уже много лет в нашей семье Терентий сменял Ивана.

- Да, это я – сухо подтвердил я.

- Простите еще раз, ваши предки из бывшего Моршанского уезда?

В своё время я много сил отдал истории своего рода и знал её до 1899 года.

- Не бойтесь. Я не попрошайка, не мошенник, который вас вознамерился облапошить, наоборот. У меня есть кое-что, что принадлежит Вашему благочестивому предку, которого тоже звали Иван Терентьевич Пухов.

Это становилось интересным. Незнакомец в городе, в котором не только я, но и большая часть моих предков, насколько мне известно, не бывали. Что ж, если не очень дорого…

- Современная молодежь всё меряет на деньги. Вам принадлежит вот эта рукопись датированная 1879 годом.

- Какие будут условия? - спросил я его, ещё не веря ни - одному его слову, -Я должен написать расписку кровью, что продаю…

При этих словах рука незнакомца метнулась ко мне и помешала закончить фразу. Незнакомец широко перекрестился.

- НИКОГДА. НИ при каких обстоятельствах сыну Вашего рода нельзя бравировать ЭТИМ словом, призывать ТОГО. кого ОН сбросил в ад., даже в этом зале, где правит Маммона. Условие одно. Вы прочтете эту рукопись, если Вы сочтете её полезной, Вы её опубликуете. Если нет, Вы должны дать нерушимое слово, что рукопись перейдет к Вашим наследникам, но они будут лишены права, как и Вы уничтожения Рукописи.

Последнее слово он произнёс так, что по спине у меня поползли мурашки.

- И помните, она не должна, ни в коем случае попасть в руки наследников графини Штакльберг, или в руки Общества, в котором она состояла.

При этих словах, что-то зашевелилось в моей памяти. Сумасшедшая графиня, преследовавшая моего предка лет двести назад? Об этом в нашей семье ходили тёмные слухи, но правды не знает никто.

- Помните, что её наследники пойдут на всё, чтобы не допустить её публикации.

История, которой лет двести, да кому до неё дело в век компьютеров и неона. С легким сердцем я дал обещание, и старик ушел, оставив мне, рукопись в лакированном пенале, с красной сургучной печатью, которая защищала неприкосновенность содержимого.

Напоследок незнакомец попросил меня зайти в нашу деревенскую церковь, где служит отец Пров и поставить свечку в память о моих предках. Я обещал, и тот удалился с видом человека, с плеч которого свалилась тяжкая, но давно привычная ноша. Он даже несколько скособочился. Всё случилось так неожиданно и быстро, что я даже не успел спросить его имя.

Через час, в местных новостях, которые я видел в станционном телевизоре, я увидел незнакомца, лежащего под колёсами длинного автомобиля, несколько которых развелось в столице, но до нашего захолустья, мне казалось, дойти не успели. Мне стало жутко при виде человека, с которым я только что говорил, его слова о каких-то наследниках, об Обществе снова зазвучали в моих ушах. Я посмотрел на пенал, и, повинуясь какому-то наитию, спрятал его поглубже.

Когда я вернулся в наш древний, но, увы, захолустный город, я отправился к отцу Прову. Поставив свечку за предков и за незнакомца, я показал пенал священнику. Он долго рассматривал печать, чуть ли не обнюхивал её, потом перекрестился и сказал:
- Не думал, что есть ещё один оттиск этой печати.

С этими словами он полез в комод и предъявил мне свиток, запечатанный такой же печатью, с дарственной на всё имущество, луга и земли своему сыну Терентию Ивановичу Пухову, но при условии, что он будет благочестивым христианином.

С тяжелым сердцем и ощущением тайны я вернулся в свой дом. Как только я зашел, раздался звонок в дверь. Открыв её, я увидел стройного черноволосого человека, который отрекомендовался адвокатом ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ могущественных людей, которые, узнали, что у меня есть рукопись девятнадцатого века. Они не пожалеют денег, чтобы её купить, так как страсть коллекционера не знает границ, вы то меня понимаете, они пойдут на всё, чтобы только ею завладеть. На ВСЁ, вы меня понимаете? Не лучше ли расстаться с бесполезной вещью и получить хорошие, действительно хорошие деньги и переехать в Москву, на собственном авто, где можно купить хорошую квартиру в престижном районе, открыть своё дело, а коллекционеры окажут мне всякую поддержку.

Я никому не говорил про рукопись, предостережения старика живо встали передо мною. Я молча проводил незваного гостя за дверь.

На лестничной площадке тот выкрикивал какие-то оскорбления, угрозы. Я закрыл дверь, накинул цепочку, почему-то закрыл и занавесил окна легкими шторами. В комнате стало немного темнее и я зажег свет..

Неожиданно, я посмотрел в «красный угол» комнаты, где висела икона, доставшаяся нам от пра-пра бабушки Полины.

Мы никогда не обращали на икону внимание, она была просто привычным предметом обстановки и, посмеиваясь над самим собою, я подошел к ней и затеплил лампаду. В комнате сразу стало как-то уютнее. За окном раздалось зловещее карканье. Большая ворона села на подоконник и стала стучать в окно. За стёкла я не боялся, хотя ворона стучала всё сильнее и сильнее. На нашем этаже поселился какой-то мелкий олигарх, который распорядился сменить стекла во всём нашем маленьком доме на броню.

- Не хочу, что бы незваные гости прибыли от соседей.

- Какой то Эдгар По, - чуть не выругался я.

В комнате явно сгущалась атмосфера зловещей тайны.

Ворона колотила в стекло с неистовой силой. Звук ударов проникал в мозги, лишал покоя. Я подошел к окну, что бы пугнуть ворону, хотя и понимал, что обычно вороны так себя не ведут. Как бы то ни было, окно открывать я не собирался. Я выглянул из окна и остолбенел: прямо на меня смотрели два немигающие глаза, которые горели неистовым желтым огнём. Они располагались в глазницах черепа, а в окно мне рвался скелет вороны.

- Что за ночь сегодня, - пробормотал я, задергивая темные шторы из монгольского шелка. Моя жена обожала всё восточное, когда ей удалось достать этот шелк, она радовалась как девочка. Она долго мне рассказывала про значение оберегов и талисманов, вытканных на ткани. И вдруг меня осенило - сегодня 6 января, Ночь Перед Рождеством, когда духи Зла, чувствуя грядущее поражение, бывают особенно злобными.

Как современный человек я не верил во всё это, но сводящий с ума стук прекратился. Знакомая до последней мелочи комната. Вот мощный компьютер, на который ухнули все наши сбережения, но на котором я работаю не покладая рук, телефон, телевизор. Какие там духи Зла, откуда им тут взяться? Но атмосфера тайны обволакивала меня еще плотнее, я порадовался, что жена уехала к родителям, в Моршанск.

Я взял в руки пенал, с замиранием сердца стал открывать крышку. Взвинченный происшедшими событиями, я ожидал всего, но крышка с лёгким шелестом открылась

Вытряхнув из неё рукопись, я услышал какой-то стук, вздрогнул, но это было зеркало из потемневшей бронзы и перстень с печаткою. Я осторожно развернул пожелтевший пергамент. Изящная вязь полуустава легко читалась. Не в последний раз за этот день я испытал удивление. На наш сайт пришла просьба из Института Русской истории, разработать программу распознавания как раз такого полуустава. Мы сделали программу, даже уже деньги потратили. Я включил сканер и стал сканировать рукопись. Это заняло некоторое время, а потом я запустил программу распознавания и сел читать рукопись. Я её прочел, был ею восхищен и выполняю своё, так неосторожно данное обещание…

РУКОПИСЬ ИЗ ЛАКИРОВАННОГО ПЕНАЛА.

«Сего дня, 24 декабря, в Ночь перед Рождеством, 1879 года, я, Иван Терентьевич Пухов, закончил эту рукопись, находясь в здравом уме, здравом рассудке и твёрдой памяти. Это засвидетельствуют подписи моей жены, АППОЛИНАРИИ ПУХОВОЙ, урожденной Гончаровой, полкового священника отца Ардальона и губернского врача ВЕРЕСАЕВА ПЕТРА ДМИТРИЕВИЧА. Должен, однако, заявить, что с содержимым рукописи они не знакомы, хотя моя жена, Полинька была, в некотором роде, участницей событий.

Наша семья была очень состоятельной, но жили мы в деревне, где стояло наше родовое имение.

Детство протекало как у всех детей-дворян, живших в селе. Мы бегали с окрестными ребятами за ягодами и грибами, купались в мелкой, но чистой речке, ловили пескарей, а долгими зимними вечерами преодолевали книжную премудрость по Часослову и Четьям-Минеям. Нравы были патриархальными, мы не очень разбирались, кто бвриа, кто крепостной.

Больше всего мы любили бегать в сарай к нашему соседу и моему дядюшке, Ивану Пудовичу.

По местным меркам он слыл за «человека не в себе», но все соседи приезжали посмотреть фейерверки, пускать которые дядя был большой мастер. Меня особенно привлекали разноцветные огни, горящие в горне, чучело крокодила, подвешенное под потолком. Завидя его местные бабы крестились и говорили «Свят, свят» Но Иван Пудович был старинного боярского рода Сицких, окончил Пажеский корпус, говорил на всех европейских языках, читал на латыни и по-гречески, отлично фехтовал. Все эти знания он щедро передавал мне, но «герметическим наукам» решительно отказывал меня обучать.

- Неблагочестивое это занятие, тут можно натворить таких грехов, что не хватит жизни, чтобы их отмолить.

Во время войны с Корсиканским чудовищем, меня по молодости в армию не взяли, но дядя вернулся в строй, прошел всю компанию, вернулся, покрытый славою и ранами, вышел в отставку в чине генерала от инфатерии. С тех пор сидел в имении безвылазно, бурчал про «собаку Аракчеева», правда, только в узком кругу. К нему иногда приезжали военные, но он, на расспросы домашних ответил коротко

- Нестоящее это дело.

К известным событиям на Сенатской площади дядя отнесся холодно, но, однажды, зайдя к нему в кабинет, я застал там его верного слугу Прошку, который говорил:

- Сделаю барин, не сумлевайтесть.

- Только в собственные руки, непременно!

- Будет исполнено!

После этого Прошка пропал. Зная о привязанности дяди к Прохору, с которым он прожил всю жизнь, мы допытывались у дяди, но тот отмалчивался, только один раз сказал:

-Делает благочестивое дело, может быть, смоет несколько грехов с моей души.

Мы решили, что он отправился на богомолье, и расспросы прекратили.

Через много лет, уже после отмены крепостного права, я встретил седого старика, еще бодрого, который поклонился мне.

- Здравствуйте, барин.

- Прошка, - вскричал я, как ты поживаешь?

- Неплохо, барин.

-А скажи, куда ты исчез тогда, после того, как я видел тебя в кабинете Ивана Пудовича, мир праху его?

- Ах, барин, теперь я волен рассказать. Барин мой, Иван Пудович, послал, выправив паспорт и дав мне вольную, в Нерчинск, к страдальцам, как он сказал. Он приказал передать немного золота непременно в руки Волконского, его товарища по службе. Но мне не удалось встретиться с государственным преступником, я, поразмыслив, отдал золото его жене, страдалице ещё большей. Променять придворные балы на пургу и лютый мороз, зная, что дети, которые могут родиться в Сибири станут крепостными…

Когда меня допустили к ней, я упал на колени, поцеловал ручку, и протянул ей письмо и сверток. Она прочла послание, залилась слезами, и сказала великое спасибо, что она теперь в своих молитвах будет поминать Ивана Пудовича и меня, недостойного. Ну, барин и нагляделся же я страху! Особенно проходя по льду Байкала. Лед как стекло, а в глубине рыбы, да, с помощью молитвы и местных рыбаков, прошли мы. А видел я и Белый Скит, на поиски которого целые деревни уходили, но это уже не моя тайна.

Я слушал старого слугу, совершившего свой подвиг так просто, не придавая ему никакого значения. Я подумал, что соверши такое путешествие Гумбольд, ил Боплан, их бы возвели в ранг величайших первооткрывателей сих диких мест и все награды, вполне заслуженно успокоились бы на их груди.

После этих событий дядя совсем отошел от светской жизни и углубился в свои опыты.

Жена не пускала Ивана Пудовича, с его, часто зловонными опытами, в дом и дядя приспособился даже жить в «лаборатории», как туманно и загадочно он именовал сарай. Дальнюю стенку занимали увесистые книги, нам строго-настрого было запрещено их касаться. Однажды, когда дядя вышел, я снял одну из них, но там были непонятные значки, и я поставил книгу на место. Посередине лаборатории шел крепкий стол, рядом была сложена печь диковинной конструкции, которой сильно завидовал деревенский кузнец.

Чем дальше, тем мне было приятнее гулять с Поленькой, нашей соседкой, моложе меня на три года, чем участвовать в набегах на соседские сады.

Время шло, мне уже исполнилось семнадцать лет, я вытянулся, и на семейном совете было решено отдать меня в пансионат, при немецком университете в Гётингейне. Но перед отъездом дядя привёл меня в нашу домовую церковь, и, сняв с иконостаса икону, попросил меня поклясться, что я не изменю православию и не перейду в иную веру. Я обожал дядю и дал клятву. Дядя, прижав меня к груди, задыхающимся голосом попросил всегда помнить об этой клятве, иначе ему и раю не будет покоя. В последнее время дядя пристрастился к неспешным, долгим разговорам с сельским священником.

Заложили дормез, шестерка лошадей понесла нас с дядей в неведомое будущее. Последнее, что я видел в окошке кареты, было милое, залитое слезами лицо Поленьки.

Дядя решил, что до поступления в университет, "деревенский увалень» должен «немного обтесаться». Мы отправились в Европу, рассматривая красоты природы и замки, которых было много на нашем пути. Дядя не жалел золота, хозяева постоялых дворов давали «графам Сицким» самые лучшие апартаменты, лучшие измышления своей кулинарии, их служанки смотрели на меня так, что я постоянно краснел. Да и от владельцев замков сыпались приглашения. На балах я ясно почувствовал справедливость дядиных слов, видя, как неуклюж и неловок я был вначале. Каждое вольное слово, каждое смелое прикосновение моей визави в танце бросало меня в дрожь, но дядя был начеку, и говорил, что эти знаки не мне, а золоту, которое мы тратим.

Мы проехали через всю Европу, побывали во дворцах и палаццо, были приняты при дворах. Я с удивлением видел, что дядя был хорошо известен при австрийском и французском дворах. Везде ему встречались былые соратники и противники в отгремевших битвах и были долгие разговоры, вино лилось рекою, собутыльников уносили замертво, а дядюшка, посмеиваясь, говорил, что на поле брани его не одолели, где им одолеть его за кружкой мозельского или бургундского. Про меня прошел слух, что я не племянник дяди, а особа царской крови, которая путешествует, как это у русских принято со времен Петра, инкогнито. Постепенно я «обтесался», приобрел «Бонтон», стал смело отшучиваться, делал дамам комплименты, и приобрел репутацию «бойкого молодого человека»

Дядя решил, что пора и за учебу. Мы вернулись в Германию. Проезжая мимо грозных замков псов-рыцарей, как их называли у меня на родине, я не мог не восхититься их мрачной красоте. Повидав замки беспечных французов, осмотрев замком Луары, побывав в палаццо итальянцев, которые в древности слыли крепостями, я мнил себя знатоком фортификации. Мы проехали знаменитую Перрону, славную тем, что только герцог Веллингтон, известный своими успехами на поле брани, покоритель девственниц, с помощью пушек одолел эту, ранее неприступную, красавицу. Мне импонировала её красота и неприступные стены, но замки рыцарей, построены в таких местах, что просто было непонятно, как туда вообще можно было взобраться. Они были расположены так удачно, что позволяло контролировать дороги, и караваны купцов платили дань этим горным хищникам.

Но более других мне врезался в душу замок Штакльберг. Расположенный на одинокой, неприступной гранитной скале, мрачный и грозный, он был укутан лентой тумана, которая не в силах была подняться выше и закрыть его целиком. Он был очень величественен, но что-то неясное было в расположении башен. Лучше бы я никогда более не видел его!

Мы остановились в придорожной харчевне, хозяин которой сообщил нам, что хозяйка замка, графиня Клара фон Штакльберг в настоящее время путешествует по Италии, и в замке никого не принимают. При этом имени острая игла кольнула мне сердце.

Когда мы отужинали, дядя вышел во двор, долго смотрел на замок, затем перекрестился, приказал запрягать лошадей таким тоном, что хозяин харчевни, от которого уезжала хорошая плата за ночлег, не посмел и пикнуть. С каждым оборотом колеса уносящего нас прочь, дядя веселел, но оставался погруженным в раздумья. Сытый желудок, ночная темнота, мерное постукивание колёс сделали своё дело, и я спокойно уснул. Мне снились балы, какая-то красавица, мне даже немного жаль было просыпаться перед новою харчевней.

Наконец, наше долгое путешествие было окончено. Мы приехали в Гёттинген.

Устроив меня в пансионат, дядя перекрестил меня, шепнул: «помни клятву» и отправился в обратный путь. С тяжким сердцем я простился с последним приветом от Родины.

Сообщество буршей приняло меня с радостью, после должного количества кружек пива и нескольких, удачно проведенных дуэлей, я стал совершенно своим в их буйной среде. Не многие студенты могли похвастаться древностью рода, богатством и ввели странную моду: во время дуэли жизни дуэлянтов ничто не угрожала, но на лицо, как печать, подтверждающее дворянство, ложился шрам, которым бурши непомерно гордились и, по которому, потом узнавали собрата. Они очень удивлялись, что в занесённой снегом России вырастают такие молодцы, которых не перепить, ни на дуэли не побить. Дело в том, что местные брадобреи и грумы, возложив на себя неподобающие им приставки фон, или де, уезжали в Россию, достигали там, иногда, значительных чинов, или сколачивая баснословные состояния, как известный ныне Шлиман. Чтобы придать своей особе значительность, они писали, что в России снег заносит церкви по маковку, что лета там не бывает, а медведи так и кишат на улицах Москвы и других городов, что автора могут съесть медведи в любое время, что если от них не придет очередного письма, устройте заупокойную службу. Многие пользовались этим, чтобы избавиться от надоевшей семьи.

Сначала я пытался рассказать о том, что ещё в правление Алексея Михайловича, Тишайшего, отца Великого Пера, все медведи в подмосковных лесах стали редкостью, были все наперечёт и использовались только для царской охоты, собеседники только поднимали брови и тянули неизменное: Ди гроссе Петр! Он много взял у нас. Со временем я прекратил это бесполезное занятие.

Учёба в университете не отнимала у меня много времени. Велеречивые профессора в своих средневековых одеждах, уютные аудитории нравились мне, но буйная жизнь буршей нравилась больше. Неподсудные суду герцога, кичившиеся своим самоуправлением, древностью грамот, которые освящали это самоуправство, бурши проводили время в буйных забавах. Самым невинным занятием было соревнование, кто выдует больше кружек пива. Но другие забавы были не столь невинны. Как следует попугать филистеров, как бурши называли бауэров и бюргеров, забраться, назло супругу в постель к какой-нибудь «добродетельной» матроне, соблазнить их дочерей, вот в чем было истинное геройство бурша. Того, кто не был замечен в подобных шалостях, считали «слабаком» и в свой круг не принимали. Но из этих «слабаков» вышли люди, которыми гордились профессора, они становились канцлерами и дипломатами, светилами права, юриспруденции и экономики. К моему теперешнему стыду, я был душой и заводилой этих компаний. Сколько молодых людей, попадая в наш круг «прославились» только дебоширством.

Но мое лидерство продолжалось, пока в нашем кругу не появился герцог Вольдемар фон… Не хочу называть его фамилии, задевающего честь славных предков и буду просто звать его Вольдемар. Высокий, стройный, казалось, свитый из стальных жил, с копной белокурых волос он был похож на зверя, прекрасного и неумолимого, вышедшего на кровавую охоту. Он пользовался невероятной властью над женским сердцем, часто, просто чтобы потешить свое самолюбие, он соблазнял первую встречную красотку, По единому его знаку несчастная шла за ним, не ведая, что творит. Натешившись, он выгонял вчерашнюю игрушку на улицу, где она была обречена на бесконечное падение, или «передавал» своим друзьям, которые завидовали его успехам. Ни мольбы, ни стоны несчастной не могли тронуть его сердца, и, если бы я сам не видел его сердца, трепещущего и окровавленного, я бы решил, что Вольдемар лишен сердца. Много позже, читая новоявленного властителя немецких дум, Ницше, я узнавал знакомые черты и с горестью думал, сколько бед может принести такая «белокурая бестия», если дорвётся до власти. После небольших стычек, в которых выяснилось, что и не шпагах и на пистолетах мы достойны друг друга, мы, как это иногда бывает, подружились. Буйство нашей компании ещё возросло и дошло до того, что герцог города был вынужден послать своего герольда к властям университета с посланием, что, если они нас не урезонят, это сделает войско герцога, а права и свободы университета будут существенно урезаны. Все знали тяжелую руку герцога и нам пригрозили отчислением и высказали сожаление, что такие талантливые господа не выбрали другой университет, скажем Пражский, или Парижский.

Но нам и самим уже поднадоела эта беспутная жизнь, тем более что герцог Вольдемар нашел другое, ещё более захватывающее занятие, но несравненно более тихое внешне. Мы стали усердными читателями университетской библиотеки, профессора не могли не умилиться, глядя на бывших гуляк, склонившихся, при свете зеленых ламп, над увесистыми фолиантами. Правда, поинтересуйся они кругом нашего чтения, они пришли бы в ужас. В университете, в пику правящей церкви, с давних пор сохранялись манускрипты алхимиков, некромантов, астрологов. Мы быстро продвигались в изучении герметических наук, стали делать несложные опыты, после одного из них, терпеливая хозяйка, видавшая виды отказала мне от квартиры. Как раз в это время Вольдемар сообщил нам, что он купил в соседнем городке прелестный домик. Этот домик будет лабораторией и жильём для членов «ОБЩЕСТВА СВОБОДНЫХ БУРШЕЙ». Все с восторгом переселились туда. Как слепы мы были, с какими страшными силами заигрывали! В своём невежестве и в своей самонадеятельности мы считали себя способными проломить стены ада и открыть себе тайну вечной жизни и молодости. По Европе уже ходили оттиски блестящего и злобного сатирика, шефа секретной службы, как эту должность назовут впоследствии каноника Джонатана Свифта. Он посылал своего Гулливера в разные, не существующие страны и в одной из них нашёл остров вечно живущих, но и вечно дряхлеющих старцев. Нас не устраивало такое бессмертие, мы жаждали жить вечно, вечно любить вино и красавиц, вечно править «тупым быдлом», народом, который на м казался неизмеримо ниже нас.

Какой страшной смертью погибло большинство этих даровитых людей, как страшно к ним пришла смерть. Только я ещё влачу бремя жизни, замаливая грехи молодости.

Я вынужден был прервать свой рассказ и постом и молитвой загнать демонов, разбуженных воспоминаниями в ад, где им самое и место.

Но я продолжаю для поучения потомству, только не своим современникам, а тем, далёким, которые шагнут дальше нас, но и грехов могут накопить больше.

Переселившись в дом, я постарался изгнать из памяти тот холод, который мне внушал этот дом, дом повесившегося, как я узнал потом. В доме было всё, что требовалось для занятий, прекрасная алхимическая лаборатория, богатая библиотека, не уступающая университетской библиотеке. Университет я окончил из сыновнего долга, несмотря на насмешки, впрочем, осторожные, собутыльников и друзей по Обществу.

Диплом я отослал домой, теперь, оправленный в серебряную рамку он висит на стене, являя гордость для домашних и вечным укором мне, напоминая о талантливом, но беспутном мальчике, которому бесконтрольная свобода ударила в голову.

Занятия наши шли своим чередом. Мы все получили некоторые навыки научного мышления и шли от малого к большому. Мы повторили опыты Брандта, получив из мочи фосфор. Но и тут мы не удержались от шалости, намазав этим снадобьем кошку, которая скончалась в страшных мучениях, но перед смертью дала пищу для нескончаемых пересудов.

Из морских водорослей мы получили черное, блестящее вещество, которое при нагревании давало фиолетовый дым. У основателей алхимии нет упоминания о таком эффекте, мы считали, что продвинулись дальше их. Во время наступающей науки, торжества химии мы всё больше погружались во мрак средневековья и мерзость алхимии. Мы могли бы прославить свои имена, став первооткрывателями йода. Всё это, не приближало нас к конечной цели – бессмертию. Мы проводили всё более рискованные и мерзкие опыты, но, увы, цель была недостижима.

Кошмарный взрыв, погубивший половину наших товарищей, лишил нас убежища и привел к судебному преследованию. Мы решили отправиться в путешествие по свету, надеясь найти ответы на эти вопросы в других краях. Тогда не взошло ещё солнце Блаватской, не вышла её теософия, не стало непререкаемым авторитетом тантрические знания Древней Индии, не началось повальное увлечение йогой, иначе мы бы проникли бы и туда.

После прибытия во Францию, чтобы развеяться, мы стали вести светскую жизнь. Золото, вино, красавицы текли через наши руки, ничто не было для нас свято, часто, мы, со смехом, обсуждали ночные подвиги, хотя скромность повелела бы молчать о них.

В свете тогда блистал граф Сен Жермен, или Калиостро, как называли его некоторые. Он казался воплощением нашей мечты. Человек средних лет, слуга которого служил ему ««сего пятьсот лет», обладавший таинственной силой «лечить» бриллианты, вызывать духов, показывать супругам давно умершего супруга, он был сама тайна. Но всё наши попытки сблизиться разбивались о холодную иронию графа.

На одном из балов в Сент-Клу злосчастная моя судьба свершилась.

Негромкий голос церемониймейстера, объявивший «Графиня Клара фон Штакельберг» громом ударил мне в уши. Ожидая увидеть седую, но величавую старуху, я обернулся, и острая давешняя игла кольнула меня в сердце.

Статная, высокая женщина со сложной прической из иссиня-черных волос, с великолепными формами, в богатом платье она казалась богиней, пришедшей на этот бал. Хотя, если бы меня спросили, какую богиню она напоминает, я назвал бы Гекату, богиню чародейства и страсти. Она мне напомнила ту стальную плетку, с богато украшенной рукоятью, которой Дикий граф засекал своих жён.

Но голос разума пропал перед красотою Клары, как мысленно я нё уже называл, поклявшись в душе завоевать её, или умереть. Прости меня Поленька, которую я не мог забыть, но я стал рабом красоты графини.

Герцог тоже заметил её, смеясь, он подошел ко мне и предложил пари, кто скорее окажется обладателем этого тела. Мне хотелось выбить ему все зубы, но я принял пари. Неразрывная цепь сковала нас троих в этот момент. Если бы знать, сколько горя, и не только себе, это было бы только справедливо, но моим близким, родителям, ненаглядной Поленьке принесет эта цепь, как тяжко она ляжет на всех.

Найдя какого то знакомого, я был представлен графине раньше Вольдемара, что принесло мне первые очки. Скоро наша тройка стала известна всему Парижу. Грозная слава отпетых и удачливых дуэлянтов, мое золото и настойчивость герцога отвадила от графини, которая была не замужем, всех поклонников. Да и какой муж смог бы остановить нас? Графиня часто шутливо сетовала, что мы оставили её, как какую-то старушку, без поклонников, видимо её красота меркнет. Мы дружно протестовали и соревновались за её улыбку. Безумная роскошь её парижского дома была оплачена мною, но восточные редкости, вошедшие в моду, были перехвачены у меня Вольдемаром. Графиня, казалось, не отдает предпочтения никому, что ещё более подогревало наш пыл.

Наконец, наскучив удивлять и шокировать Париж, графиня потребовала, что бы мы сопровождали её на Рейн, и далее, в её замок. Мы были готовы идти за нею в самый Аид и далее в Тартар, который глубже Аида на семь дней полета наковальни Гефеста.

В садах Версаля случилось событие, на которое я, сначала не обратил внимания, но которое было послано мне как грозное предостережение.

Мы гуляли по парку, Вольдемар первый заметил пурпурную розу, которая светилась от своей красоты, и была достойна, чтобы украсить грудь нашей красавицы. Торопясь опередить меня, он выхватил кинжал, срезал розу, и, став на колено, предложил её графине. Она попыталась приколоть розу на платье, но Вольдемар второпях не срезал шипы, один из которых уколол графине палец. Вскрикнув

- Гадкая роза! - она отбросила несчастный цветок. Когда я обернулся, чтобы посмотреть на красивый цветок, я увидел только кучку пепла, которая уже пропадала под действием ветерка. Но даже это не заставило меня призадуматься.

Наконец мы прибыли на Рейн, к знаменитой скале Лорелеи. Устроившись в гостинице, мы пошли к упомянутой скале. Вокруг неё кипела жизнь, – продавцы сладостей предлагали свой товар, торговля сувенирами шла вовсю. Нас интересовал водопад и скала, на которой героиня многих легенд и баллад сидела, распустив свои длинные, золотые волосы. Своим чарующим голосом она заставляла рыбаков забыть об опасности. Заслушавшись, они бросали вёсла и погибали в бушующей пене водопада.

- Зачем она это делала? – спросила графиня у гида, который только что рассказал эту историю.

Говорят, что она поглощала жизнь утонувших рыбаков и оставалась молодой и красивой.

Герцог отошел от гида в задумчивости.

- Об этой версии я не думал, - донеслось до меня, - Необходимо разгадать тайну Лорелеи.

День блистал свежестью. Майский ветерок приятно овевал щеки, настроение было чудесным, только легкая дымка поднималась над рекою.

На противоположном берегу, над самым обрывом обнималась парочка, Даже с другого берега было видно, что им хорошо друг с другом.

- Неплохо устроились, - пробормотал, с непонятной злобой Вольдемар, - Ещё, чего доброго, поженятся и народят кучу сопливых ребятишек.

- Я могу немного читать будущее, давайте держать пари на фунт лучшего шоколада, что они утонут не позже, чем через полчаса.

Погода не предвещало катаклизмов, и герцог согласился.

Некоторые отдыхающие смотрели на ту же парочку, услышав про пари, они стали делать свои ставки.

Я смотрел только на милую Клару, поэтому не обращал внимания на противоположный берег.

Вдруг я увидел, как глаза графини вспыхнули алым огнем, два зеленоватых, заметных только благодаря дымке, лучика протянулись из её глаз и заплясали на том берегу. Потрясённый, я смотрел, как трава на том берегу почернела, влюблённые вскочили на ноги. Но под ногами у них была пустота, и их слабый вскрик был заглушен воплем ужаса, который раздался из груди отдыхающих.

Графиня получила свой шоколад, но веселие было испорчено, отдыхающие разошлись, мы рано вернулись в гостиницу и рано отправились по своим номерам.

В тот же вечер графиня пришла ко мне в номер. Одетая только в свои распущенные, черные, роскошные волосы она произвела на меня впечатления удара из новомодной лейденской банки.

Я вскочил, графиня быстро подошла ко мне, прикрыла свой ладошкой мне рот.

- Тсс, не надо, чтобы Вольдемар знал о наших отношениях.

Я был молод и пылок, давно уже не новичок в постели и думал, что знаю об этой стороне любви между мужчиной и женщиной всё. Как я ошибался! Как приятно мне было, когда графиня, раз за разом открывала мне новые возможности, новые стороны, положения и взрывы страсти. Мы извивались в пароксизмах взаимного экстаза, только, когда я лихорадочно раздевался, графиня попросила снять мой золотой крестик, который надела мне на шею мама. Мама попросила, никогда и ни при каких обстоятельствах не снимать крестик. Я закинул крестик на спину, и для меня открылись новые вершины блаженства.

Ночь пролетела как один миг. Я был готовым к новым подвигам, но графиня, посмотрев на моё тело, сказала:

- Нам ещё много раз встречаться на ложе страсти, а сейчас уже пора.

Как и была, с копной спутанных волос, которые я неистово ворошил, обнаженная графиня выскользнула в коридор. Я услышал, как осторожно клацнул замок. Через несколько минут голос графини позвал горничную. Конечно, я и не вспомнил о влюблённых, принявших страшную смерть на моих глазах, мало ли что может почудиться. Я был переполнен событиями ночи, у меня перед глазами стояла великолепная грудь графини, руки ощущали её бархатистую кожу, и, боюсь, я был в тот день несколько рассеянным.

Мы решили, что надо двигаться дальше, через пару дней мы уже проезжали мимо горных замков, которые мне так нравились. Мы ехали сложным, извилистым путём, посещая по дороге несколько замков. Когда мы проезжали через ворота некоторых из этих замков, непонятный и неприятный холодок пробегал у меня между лопаток, но я приписывал это чувству восторга, при виде хорошо продуманной архитектуры замков. В каждом таком замке графиня приглашала хозяйку с хозяином на «НАШУ НОЧЬ».

Каждую ночь Клара, которую я с полным правом мог называть «своей» приходила ко мне в номера, иногда я спрашивал, что это за «наша ночь», но Клара отшучивалась, советовала не терять зря времени и демонстрировала мне своё тело и плоды своей всё более и более изощренной и извращенной фантазии.

Мы медленно продвигались к её замку, я не торопился, мне было хорошо. Иногда графиня наливала мне из фляжки тёмного венецианского стекла в мой кубок, перед ночью любви и тогда я чувствовал необычный прилив сил и мы совершали чудеса выносливости и страсти.

Наконец, как и несколько лет назад мы очутились на той же дороге, откуда я увидал роковой замок. Во дворе харчевни нас уже ждал экипаж графини, шестеркой великолепных лошадей управлял зверовидный кучер, у которого из густой шерсти бороды и усов были видны только очень неприятные, колючие глаза.

- Мой Курт не красавец, но предан мне беспредельно и выполнит любой мой каприз. А как он силен!

При этих словах, в которых мне почудился некоторый намёк, меня охватило пламя ревности, меня всего передернуло.

Могучая шестёрка лошадей легко вознесла нас к обрыву, за которым находилась Замковая скала. Подъемный мост с грохотом опустился, перерезав пропасть, кони въехали в тоннель, за которым находился собственно проход в Замок.

Графиню встретила склоненная в пояс череда слуг. Не глядя на прислугу, она сбросила бесценный соболий палантин, мой подарок, и прошла к воротам в донжон, как называют главную башню крепости. Палантин, впрочем, не упал на каменный пол двора замка. Седая служанка успела его подхватить.

С высоты донжона открывался великолепные вид на горы Гарца, где-то далеко был голубой Дунай, там же и моя родина.

- Что ты тут делаешь? - шепнул мне внутренний голос, но я его предпочел не слышать.

В плане замок был похож на правильную звезду, в шутку называемую крестом колдунов. Нельзя было не восхититься тем пренебрежением к рельефу скалы, с которым неведомые строители с маниакальным упорством воплощали свой замысел.

Графиня повела нас в обеденный зал, где был подан великолепный обед. Вина были выше всяких похвал, мне подали МОЙ напиток, блюда были хороши и вышколенная прислуга знала своё дело.

После обеда я хотел пройти в свою комнату, в надежде на приход Клары, но она повела нас осматривать замковые апартаменты. Длинная галерея была заполнена потемневшими от древности портретами благородных предков, о каждом из которых графиня могла рассказывать, казалось, бесконечно.

Залы были выполнены в стрельчатом, готическом стиле, потемневший от времени дуб, орех приятно контрастировал с вставками из перламутра и бивней неведомых мне животных. Тронув неприметную дверь, графиня повела нас вниз, в свои «особые», как она выразилась, помещения.

- Слуги сюда не допускаются, - сказала Клара, - Здесь мы обходимся своими силами. Кроме особых случаев, разумеется. И действительно, мне довелось увидеть выражение смертельного ужаса на лице горничной, которую графиня послала только на лестницу, за забытой вещью.

- Немедленно ступай вниз, не зли меня, и в этот раз ты оттуда выйдешь невредимой, - прикрикнула на неё Клара.

Впрочем, непросвещенной прислуги было чего бояться в этом подвале. Мы очутились в хорошо нам знакомой обстановке алхимической лаборатории.

- Вы и не подозревали, что я тоже занимаюсь алхимией, хиромантией, некромантией? - лукаво осведомилась Клара.

Мы дружно покачали головами.

- А между тем, я достигла определённых успехов, - не преминула похвастаться она.

Мы огляделись. Под потолком висело чучело неизменного крокодила, правда, такого гиганта мне ещё не приходилось видеть. В углу стоял во весь рост человеческий скелет.

- Это мой бывший любовник, который завёл шашни со служанкой, как будто ему Меня не хватало, - равнодушно сказала милая Клара, которая стала раскрываться перед нами с неизвестной стороны.

- А что ты сделала со служанкой? - игриво спросил Вольдемар, которого эта новость не возмутила, а, скорее восхитила.

- Не сомневайся, она тоже получила своё, я приготовила некоторые препараты из её крови, - бросила графиня.

Она толкнула очередную дверь, и мы вошли в некромантскую. Громадная статуя негра, совершенно обнаженного, с головой Баффомета, стояла перед столом.

- Вот грамота, из которой следует, что это та самая голова Баффомета, которой поклонялись нечестивые тамплиеры перед своими оргиями.

- О, как бы мне хотелось побывать на такой оргии, - сказал Вольдемар.

- Терпение, мой друг, может быть, ваша мечта не так невыполнима, как вам кажется, - заметила графиня.

Мне почудился чей-то холодный взгляд. Обернувшись, я оказался перед огромной статуей козла, вставшего на дыбы, во всём пего мерзостном виде. Статуя была выполнена из тёмного камня, или дерева.

Клара, оказывается, была не только чернокнижницей, но и сатанисткой. Но меня это не волновало. Я только хотел увлечь её в спальню. Напиток распирал меня всё сильнее, и Клара об этом хорошо знала.

- Пойдемте дальше, - бросила гостеприимная хозяйка, и мы прошли в комнату, которая оказалась пыточной. Вольдемар в восхищении рассматривал «экспонаты». Всё, что могла придумать извращенная фантазия монахов-инквизиторов, все приспособления для пыток, выдуманных на Западе и Востоке, всё было здесь.

- Это моя гордость, - сказала графиня, показывая на часть комнаты,

- Это подлинная комната пыток, вывезенная для меня из Китая. Она принадлежала самому Цинь Ши Хуаньди, который был и мастером и любителем этого вида развлечений.

Они с Вольдемаром, наперебой стали показывать друг другу различные способы применения этих зловещих орудий. Моё перо не в силах описать всё это. Повернувшись, я на стене увидел топор самого зловещего вида.

- Что это? - спросил я.

- У тебя верный глаз! Посмотри, вот грамота, в которой английская королева обращается к Палачу Франции, с просьбой одолжить ей свой топор, для «Возлюбленной Сестры нашей, Марии Стюарт».

После эта милая вещица, - сказала Клара, - хорошо пригодилась для фаворитов королевы-девственницы, для Карла Первого, а вернувшись во Францию, во время смуты, до этого гнусного изобретения доктора Гильотена, этот топор хорошо повеселился.

При этом она размахивала топором с силой, которую нельзя было заподозрить в её нежных руках. Тяжелое лезвие со свистом рассекало воздух. Клара всё больше возбуждалась, она предъявляла нам всё новые и новые орудия пыток, пока не упала мне на руки с просьбой подняться наверх.

Нерастраченная сила кипела во мне, я легко донес Клару до своей постели. Мне было всё равно, что подумает прислуга, что скажет по этому поводу герцог, я был поглощен страстью, которую Клара разделяла и подогревала. Клара была неутомима и ненасытна. Часто, между пароксизмами страсти, положив мою руку на свою грудь, она гладила меня в нужных местах, приговаривая:

- Русский бычок, - а потом, когда результат был налицо, говорила: - Нет, бычище!

И снова взрывы страсти опаляли нас.

Этот период жизни в замке я помню плохо. Опоенный, я лежал в какой-то прострации, день до вечера длился бесконечно. Вечером, получив сою порцию напитка, я становился бодр и весел, неутомим в любовных играх. Однажды, после своего кубка, я сделал Кларе предложение, которое она приняла. Местный священник узаконил наш брак, теперь мы никого не стеснялись. Но большую часть суток, я лежал в своей комнате, меня не волновало, что Клара и Вольдемар скрываются в алхимической лаборатории, что они там делают. Иногда, сквозь дрёму я слышал жуткие вопли, некоторые горничные и дворники исчезали, но меня это не интересовало.

Только однажды, в каком-то приступе любопытства я прибрёл к дверям некромантской и услышал ликующий голос Вольдемара:

- Получилось, секрет Лорелеи наш!

В каком-то припадке радости, сатанинского веселья, они выбежали, не заметив меня, прямо под тёплый, совсем летний дождь и стали там плясать, орать что-то на непонятном языке, обнимать друг друга.

Любопытство сгубило кошку, погубило оно и меня. Я проскользнул в комнату. Магический шар горел каким-то потусторонним светом, в тигле корчилось какое-то животное, а на столе лежал пергамент.

Я осторожно развернул пергамент, проклятые каббалистические знаки впечатались мне в мозг. Я НЕ В СИЛАХ ИХ ЗАБАТЬ. Они кружатся в моём пылающем мозгу до сих пор. Может, если я напишу их в этой рукописи, я обрету покой. Я неслышно вернулся к себе, каббалистические знаки стали плясать около меня. Они прыгали на меня с потолка, они, взявши друг друга за ручки, составили хоровод. Измученный, я заснул, и проснулся не скоро.

В замке стали появляться гости, часто наши сокурсники, потом молодые парни и девушки, но, пробыв в замке некоторое время, они исчезали. Куда? Меня это не интересовало.

Наконец настала ночь, ночь моего освобождения. Хотя это была знаменитая Вальпургиева ночь, ночь Дьявола и его приспешников. Мне не налили моего питья, я остался без сил. После завтрака я прилёг и заснул, но потом я услышал тихий шепот:

- Он спит.

-- Хорошо, сегодняшней ночью он был бы только помехой, сам понимаешь. – Этот бычок, как ты его называешь, оказался на диво крепким, я никак не могу заставить его снять свой крестик, а без этого я не могу превратить его в своё животное, в свою скотину.

- Надо скорее оформить над ним опеку, да взять его имения под свою власть.

Это не могла быть любящая Клара, это мне просто снится. С этой мыслью я уснул.

Проснулся я за несколько минут до полуночи, свежий и бодрый, как никогда ранее. Клары рядом не было, это было необычно. Встревоженный, я пошел её искать. Пройдя все залы, не обнаружив не только хозяйки, но и не одного из многочисленных гостей, прибывших к этой ночи. Недоумевая, я спустился в подвал, в лаборатории горел неяркий свет, но из-за неплотно прикрытой двери некромантской пробивался яркий свет, такой, какой бывает у гнилушек, и слышались голоса.

Осторожно я подошел к двери, заглянул в щелку и остолбенел.

Все гости были совершенно голые, среди них Клара была самая прекрасная, но её красота вызывала ужас.

Я хотел её окликнуть, но тут тяжким медным гулом, башенные часы пробили двенадцать раз и вся толпа радостно взревела:

- Пришла НАША НОЧЬ!!!

Всю компанию заволокло дымом, а когда он рассеялся, я увидел, что МОЯ Клара, лежит обнаженная на столе, гигант-негр льёт на неё красную, как кровь жидкость. Да, судя по тяжелому, сырому запаху это и была кровь!

- Царица, начните! – загомонили гости.

- Начнем!

К графине подошел Вольдемар, он слились в мерзком соитии, в зале началась самая дикая оргия. У одного угла Козел принимал поклонение самым непристойным образом, в другом негр, но довольно, кто хочет, прочтет в «Молоте ведьм» подробное описание их ритуалов.

Я неудачно повернулся, чтобы бежать, но упал и потерял сознание.

Очнулся я только спустя две недели. Клара смотрела на меня сурово, прежней ласки во взоре не было.

-Клара, дорогая, что случилось?

- Не смей меня называть «дорогой»! Твой управляющий прислал совершенно возмутительное письмо. Тебе надо ехать в свою Россию, чтобы поправить дела!

Передо мною стояла не любящая жена, а расчетливая немецкая фрау, которая хлестала меня словами «нищий», «негодяй», «ты оставил нас без денег в такой момент!» и другими.

Ничего не понимая, я раскрыл письмо, которое залило мне щеки краской стыда.

Я помню его дословно и, поскольку в своей исповеди я не скрываю ни одного из своих проступков. Вот оно:

« Милостивый государь Иван Терентьевич Пухов. Я, Тихон, назначенный Опекунским Советом Вашим управляющим, сообщаю Вам, что Вы полностью разорены. Вы не ответили на письмо, посланное почти год назад, в котором Вас извещали о смерти Ваших родителей, умерших от горя и стыда за Ваше поведение. Напоминая, что Ваши имения заложены и перезаложены, леса проданы купцам и цыганам, которые поставили на деньги от продажи Ваших лесов каменные дома. Если Вы, не вернетесь, чтобы держать ответ перед Опекунским Советом до Троицына дня, вас объявят сумасшедшим, имения перейдут в казну, а Вас при поимке, посадят в скорбный дом, как опасную личность.

Остаюсь с совершенным к Вам почтением, управляющий Тихон».

Я ничего не понимал. Конечно, я подписывал бумаги, в которых требовал денег, но смерть родителей? Я не видел этого письма.

- Не видел, потому, что лежал как чурбан, как обожравшийся боров, тебе ни до чего не было дела, только бы завалить меня в постель! – визжала потерявшая всякий рассудок Клара, -Именно сейчас нам так нужны деньги!

Последние несколько лет они с герцогом жили за мой счёт, сейчас я понимал это ясно, но когда я сказал об этом Кларе, то она завизжала ещё сильнее, вызвала своего Курта и приказала вышвырнуть меня вон.

- Впрочем, если добудешь денег, много денег, то можешь вернуться.

- Клара, но как же так, все мои деньги у тебя, в этом замке, ты моя жена…

- Ты глуп, как бык. Думаешь, что я тебя называла быком только за постельные подвиги? Да любой с радостью ляжет со мною, любой, кому я позволю. Мне были нужны твои деньги, а что до того, жена я тебе, или нет…

Тут стальные руки Вольдемара зажали ей рот, Курт схватил меня за ворот, и потащил меня к выходу.

- Да положите ему фляжку с его пойлом, а то сдохнет по дороге, а нам еще будут нужны те деньги, что он выжмет из своих крепостных. Ты ведь постараешься, милый? – вдруг спросила она таким теплым голосом, что я, совершенно ошарашенный машинально кивнул

- Вот и не забывай. Выдать ему на дорогу пять марок, и прочь отсюда.

Она повернулась и ушла, а я очнулся уже у знакомой харчевни.

Хозяин качал головою:

- Ох, сударь, в дурную компанию вы попали, помню несколько лет назад...

С этими словами он велел накормить меня, не взял денег, подарил мне какую-то одежду и сказал:

Мейстер, вот вам неплохой совет. В кармане у вас пять марок, не удивляйтесь, это именно такая сумма, обладая которой вы не попадете в каталажку, как бродяга, да и иск графине вы не вчините, что она вас выгнала без средств к существованию. Сейчас вы неплохо одеты, снимите вашу одежду и переоденьтесь в мою. Когда придете в какой либо город, переодевайтесь и берегите эту одежду, мы, немцы, любим аккуратных.

Я поблагодарил кабатчика, переоделся и пошел пешком на Родину. Сколько я в пути перетерпел, как сурово себя осуждал, я не буду писать, только к фляжке я не притрагивался.

По пути я нанимался, то учителем фехтования, то учителем языков, но с детьми происходила такая истерика при моём виде, впрочем, приличном, с точки зрения обывателя, что мне торопливо давали расчет.

Так я продвигался от фольварка к фольварку, затем от мызы к мызе, хутора к хутору. Сердобольные хохлушки давали мне поесть, но тщательно прятали от меня детей.

Наконец, в немецком платье, я нанял извозчика, чтобы придти в родное село не пешком. Лошадь долго упрямилась, но кнут у ямщика так и вился, и, смирясь она пошла такой бойкой рысью, что извозчик сказал:

- А что барин, вы волка нигде не видите?

Доехали мы до села быстро, я спрыгнул с повозки, и бодро обратился:

- Здорово, мужики.

Но мужики смотрели на меня тяжелыми взглядами, а бабы побежали прятать детей.

Вдруг от соседей прибежала Поленька. Она глянула на меня, охнула, перекрестилась и, рыдая навзрыд, бросилась обратно.

Я закричал: - Поленька, - бросился я за нею, но тут путь мне преградили мужики, недвусмысленно подняв кулаки, палки, у кого что было. - Один из мужиков сказал, глядя мне прямо в лицо:

- Не замай, барин, а то неровен час.

Я уставился тем взглядом, которому меня научил герцог, от него многие дворяне падали на колени, но мужик не дрогнул, только покрепче сжал кулак.

Угрюмый и раздосадованный, я побрел к господскому дому. Похилившийся, лишенный настоящего ухода, он являл из себя жалкое зрелище. Покривившееся крыльцо, жалобно заскрипело под ногами, управляющий не встал при моём появлении. Нагло заложив ногу за ногу, он сидел на единственном стуле.

- Как ты себя ведешь, негодяй! – загремел я, но шельма-управляющий не испугался и только процедил сквозь зубы:

- Ну, Вы не очень-то, а то марш в сумасшедший дом. Я оставляю вам мой отчётец, придете в себя, почитаете.

С этими словами Тихон бросил на колченогий стол связку бумаг и вышел.

Я почувствовал такой упадок сил, что достал заветную фляжку, из которой в пути я не выпил ни капли, чем втайне гордился, поискал глазами. Вместо тонкого фамильного фарфора и серебра на горке сиротливо стояла глиняная кружка. Я торопливо её наполнил, поставил фляжку на стол, поднес кружку к губам, но тут крыльцо заскрипело под тяжелыми шагами, и в комнату вошел Иван Пудович. Он резко взмахнул рукою, кружка выпала из рук, грохнулась на фляжку и я тупо смотрел, как жидкость проедает дерево стола. – Да ты и жив только потому, что в пути не пил это снадобье!

Вся горечь последнего времени бросилась мне в сердце, я обхватил дядю и горько, как не плакал с детства, зарыдал.

- Ну, ну, племянник, плачешь, значит не всё потеряно. На, посмотри, какой ты стал!

С этими словами он подал мне бронзовое зеркало на тонкой ручке. С одной стороны зеркало было тщательно отполировано, с другой стороны, по нему шли загадочные китайские иероглифы.

- Таких зеркал теперь делать не умеют, В эпоху Тан было изготовлено всего пять таких зеркал. Теперь осталось три. В них человек видит себя без прикрас. Он видит даже свою ауру.

Из зеркала на меня глянул совершенно мне незнакомый человек. Его глаза просто пугали.

- Это не я!

- Не ты? А посмотри лучше.

Я вгляделся в незнакомца. У него тоже был шрам, наследник счастливых времен, когда я был буршем, но в зеркале я привык видеть этот шрам на левой половине лица, а в этом зеркале он был на правой, как и у меня. Я поднес руку к шраму и незнакомец сделал то же самое.

- Какой ужас, это я!

Над головою незнакомца вилось темное облако того цвета, свинцово-серого, тяжкого, как грозовая туча на горизонте, перед проливным дождем.

Снова припав к груди дяди, я продолжал плакать. Среди плача я рассказал дяде, всю свою невероятную повесть. Дядя тоже плакал со мною, о моей загубленной жизни, о грехах, которые легли мне на плечи, о том, что юность прошла в пустых забавах, о моих бедных родителях, которым я разбил сердце. Я плакал о Поленьке, светлом ангеле моих детских безгрешных снов, плакал я и о Кларе, загубившей свою бессмертную душу, о Вольдемаре, который обещал так много… Я плакал о своих сотоварищах, погибших жалкой смертью, и снова о родителях. Они умерли среди презирающей их дворни. Единственно ценной вещью, которую они сберегли, был мой диплом магистра права, который я отослал к ним. Он был их последней соломинкой, опорой их самоуважения.

Униженный, оплёванный, нищий, разорившийся наследник богатейшего имения России, супруг злой ведьмы, и сам не чуждый греха колдовства и чародейства я, наконец, понял всю глубину своего падения. Я падал в чёрную бездну отчаяния.

Когда дядя выслушал мою сбивчивую речь, он встал и повел меня в нашу сельскую церковь, где меня крестили, наставляли в вере.

Сгорбленный старичок, отец Иулиан, согласился выслушать мою исповедь. Я не держал поста, не говел, нарушал каноны церкви, но это был особый случай. Откажи он мне, и ничто не спасло бы меня от ада. Я стал на колени, отец Иулиан покрыл меня епатрахилью и я начал свою скорбную повесть.

Когда я закончил, отец Иулиан снял с меня епатрахиль, и тихо сказал:

- Милосердие Отца Нашего безгранично, но только Он может дать такому грешнику полное отпущение грехов. Я же накладываю на тебя ептимию – сорок дней и ночей, ты должен простоять на коленях, стоя в выкопанной тобою же землянке. Пищей тебе будет ломоть черного хлеба и кружка воды. А сейчас покинь храм и не подходи, пока не отбудешь ептимию. Если посетят демоны, твори молитву и клади крёстное знамение.

С каким то новым восторгом, не замечая угрюмых лиц крепостных, я прошел в дом. Там я снял своё немецкое платье, одел простую рубаху из сурового полотна, взял лопату, случайно уцелевшую среди разгрома, и пошел на опушку леса. В глиняном обрыве во времена счастливого детства мы пытались выкопать небольшую пещерку. Выемка была ещё заметна и я, изо всех сил работая лопатой, вырыл пещерку, в которой я мог поместиться на коленях и начал свой пост. Я дополнительно возложил на себя обет молчания, я не обращал внимания на детей, кидавших в меня всякие комья, я стоял на коленях день и ночь. В первое время, поздней ночью, вдруг начинали выть собаки, селяне мелко крестились, посильнее забираясь под одеяло. Передо мною появлялась Клара. То одетая только волосами, как в первую ночь любви, то в своём богатом наряде, она протягивала мне кубок из золота, с драгоценными каменьями. В кубке был, я знаю тот самый напиток. Но я творил крёстное знамение, читал молитву: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его!» и призрак распадался.

Каждое утро у меня перед пещеркою появлялся ломоть хлеба, кружка с водою. Я не смотрел на тех, кто приносил дары, даже если слышал раздирающий мне душу плач. Всё это время я восстанавливал в памяти Святое Писание, скоро я помнил его наизусть. Могучие образы Патриархов, пророков и Подвижников стали мне опорою.

Призрак Клары перестал появляться через три недели. Я сурово пересматривал свою жизнь, чем дальше, тем более светлыми красками сиял передо мною образ Поленьки. Я вспоминал наши с нею прогулки по лесу. Но я понимал, что я никогда не смогу встать перед Поленькой. Я был женат, и какое значение имеет тот факт, что обряд был не по православному, да и не по католическому или лютеранскому обряду. Пять лет я считал себя и фактически был мужем графини Клары фон Штакельберг. Этого позора я не мог себе простить. Теперь я понимал, что хотела в запале прокричать Клара, что помешал ей сказать герцог.

По моим подсчетам прошел сороковой день, когда у пещерки появился дядя и, взяв меня за руку, повел через село. Селяне уже не шарахались, не прятали детей, но и большой радости не высказывали.

На площади я увидел следы большого костра. Удивлённый, я разомкнул губы и голос мой, не звучавший уже много времени походил на карканье:

- Что это, дядя?

- Это брат твоё немецкое платье. Его сначала купил портной, еврей, он его перепродал в город за большую цену. Но покупатель быстро, как-то внезапно разорился. Его наследник, надев добротную вещь, закричал, что одежда его душит, да так, что её еле содрали с бедолаги. После этого, решили, что одежду чернокнижника надо сжечь, некоторые прибавляли, что и тебя тоже следовало бы, но, посмотрев на твой искус, оставили эти разговоры. Но одежду, всё-таки сожгли. От неё пошла такая вонь, что люди стали говорить, что её, видимо, носил сам дьявол. И снова пошли к тебе, но вернулись.

Я прошел в наш дом, мне он показался очень уютным, но дядя сказал, что теперь он, дядя, как соучастник моего падения берет на себя и меня новую ептимию – мы должны восстановить наше доброе имя и восстановить имение.

Это была трудная работа, которую, однажды грубо прервали.

Дядя поставил на стол глиняную миску, налил в неё воды, капнул что-то из пузырька, сказал:

- Смотри и, ради Бога, молчи.

Наклонившись над миской, я увидел, что вода, похожая не серебряное зеркало раздвинулась, и я как бы оказался в комнате Клары, знакомой мне до мельчайших подробностей. На моей роскошной кровати лежали Клара и Вольдемар. Они извивались в приступе страсти, до меня донеслись какие-то странные звуки и парочка распалась.

- Что-то наш герой никак не шлет деньги, а они не помешали бы.

- Как жаль, что ты не дал мне нашинковать его как капусту к свиным ножкам. Мой любимый топор давно плачет без дела.

- Он от тебя не уйдет, просто надо было высосать из него жизнь, как из его однокашников. В катакомбах под замком хватит еще места.

Я тихо вскрикнул, Клара вскочила, и нагая и страшная выкинула в мою сторону руку, глаза её полыхнули красным огнем, дядя рванул меня в сторону, миска разлетелась. Вода выплеснулась, и второй стол стал тихо распадаться.

- Мы с тобою нажили страшных врагов. Графиня не подарок, но твой герцог...

С тех пор мы осторожно наблюдали за сборами чернокнижников в дорогу. Однажды Клара подняла голову и сказала:

- Что смотришь, смотри, смотри и ТРЕПЕЩИ!

Мы регулярно следили за их передвижениями, но они, все же застали меня врасплох.

Каждый день я смотрел в глиняную миску, научившись от дяди.

Когда до села оставалось всего сорок вёрст, парочка тщательно разделась, они достали какую-то мазь, и Клара начала втирать её в тело Вольдемара. Тот недовольно сказал, что мазь щиплет.

- Потерпишь, - сухо отозвалась Клара.

Герцог стал на четвереньки, страшно изогнул спину, взвыл дурным голосом, обнаженное тело покрыла шерсть, и рядом с графиней оказался могучий леопард с дико блестящими глазами.

- Я тебя таким не пробовала, надо попробовать, когда вернемся.

Леопард коротко мяукнул, одним прыжком открыл дверь и прыгнул в ночь,

Каким-то колдовским способом он преодолел все сорок вёрст и я понял, что гибну. Успев отпрыгнуть от миски, я схватил кафтан, намотал на левую руку. Только я повернулся к двери, она рухнула от удара могучей лапы, и на пороге появился герцог, в теле леопарда.

С вкрадчивым урчанием леопард мягко двинулся вперед, не сводя с меня горящих глаз. Я выпрямился, перекрестился, «да воскреснет Бог, и расточатся врази его».

Леопард прыгнул, у него в пасти оказалась моя левая рука, чудовищная боль обожгла меня, но моя правая рука тем временем вцепилась ему в горло.

Леопард рвал меня своими ужасными когтями, но мои мускулы приобрели твердость стали, и я давил, давил, пока его позвонки не хрустнули. Леопард взвыл, он упал и стал кататься по полу, вытянулся, затих и, передо мною лежал мой бывший заклятый друг, герцог Вольдемар фон… Он быстро съеживался, старел на глазах, вскоре от него остался только один скелет. Насмешливое «Браво» донеслось от двери.

В проёме разбитой двери стояла красиво одетая в роскошный наряд Клара.

Она прошла по комнате, каждым своим движением показывая грацию и силу своего тела.

Она медленно подняла руки, платье с неё соскользнуло и нагая Клара пошла ко мне.

- Герцог мертв, не стоит ли помириться?

Но её красота больше не волновала меня. Я сделал крёстное знамение, и Клара остановилась, будто налетев на стену.

- Не хочешь приятной смерти, получишь смерть и смерть ужасную, вечная мука будет тебе наградой.

Её глаза вспыхнули красным огнём, зеленые лучи ударили в меня, но я отразил их движением правой ладони. Я чувствовал боевой азарт, раны и боль не имели надо мной никакой власти.

В руках графини появился огромный топор, громадное чудовище, которое я видел в пыточной замка. Размахивая им с неженской силой, она бросилась вперед, но я недаром был лучшим фехтовальщиком Гёттингена. Схватив её за обе руки, я бросил её через комнату, броском через плечо.

Она перелетела через комнату, топор с грохотом врезался в стену как раз в «красный угол», где на нас строго смотрела икона Спаса Грозные Очи. Клара вскочила, попыталась задавить пламя лампады, обожглась, зашипела как кошка. Попыталась вытащить из стены топор, не смогла и стала, подбоченившись.

- Ну хорошо, я не люблю этого способа, но да ладно, потом немного поболит и всё.

Нагая, она встряхнулась, сгорбилась, стала шептать непонятные звуки, которые не могло издать человеческое горло. Грохот её шёпота раздирал мне уши. Из обнаженной кожи Клары полезли перья, нос заострился и принял вид клюва, Руки её стали крыльями, на ногах выросли жуткие когти. Она мелко задрожала, перья посыпались на пол, обратились в пушистый шар, громадный, выше меня, черный и бесконечно пугающий. Гарпия, в которую превратилась графиня, стала смотреть на шар и тот, стал сначала медленно, потом всё быстрее накатываться на меня. Я понял, что его прикосновение грозит мне чем-то худшим, чем смерть и тоже стал пытаться взглядом остановить шар. Он замедлил движение, потом остановился и покатился назад. Началась изматывающая борьба воль. Графиня вся напряглась, шар медленно покатился ко мне. Я почувствовал, что погиб, но мысль о Поленьке придала мне поистине исполинские силы, и одним мощным ударом я послал шар к Кларе. Её всю окутало пухом, Клара завизжала и продолжала визжать, когда, её, превратившуюся в сгорбленную мерзкую старушонку, под охраной трех дюжих санитаров, отвезли в скорбный дом. Там, в палате для очень буйных, она и умерла через два дня.

Уже рассвело, селяне собрались поодаль, в круг вбежала Поленька, увидев меня, всего израненного, залитого кровью, своей и герцога она не упала в обморок, как изнеженная смолянка, а строго приказала кому-то бежать за врачом. Она успела подхватить меня, когда я стал падать и целую неделю не отходила от меня, выхаживая и вытащила из лап смерти.

Вся одежда графини была мною сожжена, вместе с домом, где произошли эти прискорбные события. Мне было безумно жаль родового гнезда, но дядя предупредил, что с местом гибели оборотня надо быть осторожнее. Так мы и поступили, а место пожарища отец Иулиан окропил святой водою. Мы отправились к последней почтовой станции, где зверовидный Курт высказал неподдельное изумление при виде меня. Я приказал ему убираться в Германию и, предупредив, что его арестуют, при повторном появлении в пределах Российской империи, после суда его сошлют в Сибирь... Больше я его не видел, только попавшая мне ив руки газета «Московские куранты» сообщила, что в замке Штакельберг полиция накрыла, в Вальпургиеву ночь, группу развратников и международных бомбистов. Во время ареста раздался кошмарный взрыв динамита, при котором, однако нижние чины полиции почти не пострадали, а замок был разрушен до основания.

В пепелище дома я обнаружилась, видимо, зашитая в платье графини небольшая медная пластинка с выгравированными каббалистическими знаками с « тайной Лорелеи». Её я и посылаю на сто двадцать лет вперёд, что бы наши потомки, которые уже не будут эгоистами, отдадут учёным, те вырвут у этой тайны ядовитое жало и Человек будет жить намного дольше.

Я заканчиваю. Мой второй искус длился гораздо дольше, чем первый. Мы с дядей не опускали рук, пока, через два с половиною года, в красивом месте не встал каменный господский дом в полностью восстановленном имении. Конечно, сведённого леса не вернуть, но пустошь отдали буквально за гроши, мы посадили там кедр и сейчас, через почти десят лет, на этом месте высятся красавцы, которые уже дают урожай. Крестьяне, которых я ещё в 1860 году отпустил с землёю, на свободу стали бить из него прекрасное масло, которое приносит неплохой доход.

Осталось одно. Когда мы с дядей выкупили имение, и моё честное имя было восстановлено, отец Иулиан допустил меня к исповеди и отпустил все грехи.

Я тосковал по Поленьке, но не желал, чтобы она вышла замуж за такого грешника, но Полинька твёрда сказала дяде:

- Я жду уже много лет, подожду еще.

После моих неустанных трудов, когда крестьяне стали желать мне здоровья, когда отец Иулиан, при всех благословил меня, подал руку для поцелуя, дядя стал мне сватом. Мы с Поленькой поженились в сентябре. И, хотя я, не скрывая ничего, написал о своей грешной связи с Кларой и другими женщинами, тайна любящих супругов, должны остаться тайнами.

Подписи: Апполинария Пухова, о. Ардальон, Вересаев П. Д.

Сегодня 19 генваря 1899 года я, Иван Терентьевич Пухов, снова распечатал лаковый пенал.

МОИ ДОРОГИЕ ПОТОМКИ! В полночь, при полнолунии не спите, пусть перед иконою Спаса Грозные Очи всегда горит лампадка. Не вглядывайтесь в изменчивый лунный свет! Не отвечайте ничего черному аггелу, который, выйдя из темного угла комнаты, начнет медоточивым голосом расспрашивать Вас о жизни, о близких. Вчера, забывшись во сне, я прошептал имя Поленьки, а сегодня она мертва. Мёртв и я, и то, что я посылаю за священником со Святыми Дарами, ничего не значит. Приобщившись Святых Даров, я закончу земной путь. По моей духовной, отец Герморен, наш священник запечатает пенал и отошлёт его с надёжным человеком в Белый Скит, куда во время моей молодости пришел Прошка. Там, у пустынников пенал пролежит 125 лет, чтобы попасть в руки моих потомков.

ДА ВОСРЕСНЕТ БОГ И РАСТОЧАТСЯ ВРАЗИ ЕГО!».

Ниже следовала приписка:

- «Я. отец Гермоген, настоятель церкви Святого Пантелеймона-целителя настоящим заверяю, что мною был приобщен Святых Тайн прихожанин моего прихода, Иван Терентьевич Пухов. После принятия Святых Тайн он скончался.

Братия и сестры! Я согрешил. Грех мой велик, и даже Патриарх не в силах отпустить мне его. Я не полностью выполнил волю покойного, я попрал доверие своего прихожанина. Но я тверд в вере и считаю, что бесовское знание, эта «тайна Лорелеи» ДОЛЖНА быть уничтожена, она не должна оставаться в этом мире. Промысла Божия не знает никто и верно его попустительством, ради грехов наших эта тайна попала в мир.

Взяв медную пластинку щипцами, Я принес её в кузню, и там, в горне, не доверяя никому, расплавил нечестивую надпись.

В этом я согрешил, и грех мой будет взвешен на Господнем Суде.

Отец Гермоген.»

Я, Иван Терентьевич Пухов, год рождения 1970 год, отдалённый потомок Ивана Терентьевича Пухова, оторвал голову от удивительной рукописи и огляделся.

Знакомая комната, телевизор, компьютер, всё так знакомо, но перед лампадкой теплится огонек, по комнате стелется легкий дымок, но, проследив, я вздрогнул. Начинаясь от иконы «Спас Грозные Очи», он, по неведомой прихоти ветерка завил около моего стола, дымное кольцо, которое стояло неподвижно. Вспомнив о магических свойствах колец защищать владельца то злых сил, я не стал разрушать его неосторожным движением. На столе лежали зеркало и печатка. Это почему-то потрясло меня, я без сил упал на стул и, только сейчас услышал, как по двери заколотили тяжелые удары.

Понимая, что мне могут помешают, я проверил, кончила ли работать программа дешифровки полуустава. Дверь рухнула, в комнату ввалились трое. Впереди был тот самый «адвокат», который предлагал немыслимые деньги. С воплем торжества они бросились вперед, я приготовился дорого отдать жизнь, но они отлетели, ударившись о невидимую завесу. Их лица стали меняться неожиданно и страшно, они быстро синели, двое превратились в неведомых зверей, адвокат выпустил страшные когти.

С противным скрежетом когти «адвоката» стали скользить по прозрачному воздуху, с тем звуком, с каким нож скребет по стеклу.

Мне было страшно до жути, я едва сдерживался, чтобы не заорать, но, убедившись, что тройка не может причинить мне вреда, я повернулся к компьютеру.

- Что ты, негодяй, делаешь? – прошипел адвокат.

Я повернулся и изобразил удивление.

- А, это вы, господин адвокат!

Я не адвокат, я Вольфганг фон …, правнук сестры Клары фон Штакельберг и герцога фон…

Он назвал знаменитую фамилию, которую я тоже не стану называть, как и мой давний предок, хотя, возможно и не ту, что была у Вольдемара фон...

- Вы недостойны моего внимания, но я отвечу, что я собираюсь опубликовать рукопись прадеда.

- Тебе не покинуть это здание, все издательства, на сто вёрст в округе блокированы, тебе до них не добраться. Отдай рукопись! Не отдашь, УМРЕШЬ! Я пятьдесят лет не выходил из родового замка, изучая архив нашей семьи, и проводя опыты! И теперь, когда моя цель так близка, я не остановлюсь не перед чем! Ты не опубликуешь рукопись!

Из какого замшелого угла ты вылез? – поинтересовался я, - Очнись! На дворе двадцать первый век, я сам себе издательство. Вещь считается опубликованной, если с нею ознакомилась неопределённая группа лиц. Это сейчас и произойдет. На свете уже есть Интернет, и там рукопись прочтут тысячи, миллионы читателей. Вот уже пошла закачка, через секунду всё закончится. Всё рукопись опубликована! Она уже в Интернете и вам не удастся её уничтожить.

Отдай нам секрет Лорелеи! – завыли они.

А секрета уже почти два века нет! – воскликнул я и показал приписку Гермогена.

Они страшно завыли и бросились вон.

Днем мне позвонила жена, почему-то обеспокоилась моим здоровьем. По странному капризу судьбы, мою жену тоже звали Полина.

Успокоив её, я вызвал слесаря из ЖЭКа, чтобы вставить дверь, но тот не пришел.

НАСТАЛ СВЯТОЙ ПРАЗДНИК РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА.

С чистым сердцем, я повторил за предком:
ДА ВОСКРЕСНЕТ БОГ, И ДА РАСТОЧАТСЯ ВРАЗИ ЕГО.