Ламелин с трудом выделялся из толпы.
Звание заслуженного принуждало делать это изящно, с голубизной прожилок на мозолистом лице.
Не помогало.
- Узнают, заразы... - смущённо кричал он через дорогу случайному прохожему, когда тот, кутаясь в рваные облака утреннего дыма, спешил на службу.
Деревья оглядывались.
- Я пробью! - достигнув кассы, покровительственно сообщал он в хвост очереди и величественно уходил.
Смотрели вслед.
- Двадцать минут! нет, и двадцати нету... И уже тут. - жаловался буфетчику о завершении пути до работы, театра имени ***ого.
- Чихнуть не успеешь; чтоб им околеть... Гусаки.
В коллективе слыл душой компании и заводилой: заводил романы с молоденькими актрисами и душил готовые процвесть и углубиться, рвущиеся под венец чувства.
Товарищи во искусстве, все как один, сердечно любили эту гниду, но хотелось большего.
Досаждал актёр второй категории Нетребов: пройдёт мимо, как у пустого места. Мало того, обернётся и задумчивым взглядом ошпарит, бестолочь. Вечно зубрит, склеротик. Ирку Дурицыну отбил, завистник. Только раскисла, лепи что хочешь, - ястребом налетел, отговорил. Фавн.
- Непрофессионализм во всём. Фамильярность... Беспринципность, замешенная на разврате умов и тел, - открывал Ламелин глаза декораторам и осветителям на коллективных банкетах. - Гусаки и свиньи морские. Глисты. Только и знают трахаться...
И свистел завистливо зубом.

Понравилось?

Проголосовало: 5 чел.