Христос умер! Да здравствует Христос!
Ночью мне удалось уснуть, и, проснувшись довольно бодрым, я спокойно наблюдал, уцепившись в по-утреннему влажные прутья в оконной решетке, за приготовлениями к моему умерщвлению. Они вынесли во двор лопаты и плотнические инструменты. Один очистил округлый участок и рыл яму, в которую позже будет вкопано крестообразное деревянное сооружение. Земля, видимо, была рыхлой (и влажной к тому же - недавно прошли дожди): он копал без особых усилий. Человек этот работал в одиночку. Я долго смотрел на него, иногда мне казалось, что он поглядывает в сторону моего окна, но я вполне могу ошибаться. Когда я уставал наблюдать за ним, я пытался разглядеть, что в это время происходит с крестом. Но размеры решетчатого оконца препятствовали этому. Все, что удалось мне подглядеть: несколько людей (мне кажется, их было четверо) располагали приспособление, предназначенное для моих последних минут, споря о лучшем месте по отношению к вырытому углублению для креста. Также я стал свидетелем своеобразной репетиции установки: выбрав, по их мнению, удобное положение, они подняли его, примеряясь к весу и планируя дальнейшее его размещение. Кто-то предложил отягчить крест грузом, равным массе моего тела. Помочь в этом им вызвался копальщик, который вскарабкался на подпорки, и, обхватив части креста, предназначаемые для рук из-под низу, изобразил распятого. После того как им удалось скоординировать свои действия, вся подготовка практически была закончена. Осталось укрепить яму щебнем, добавив его также и грунт для засыпки, иначе крест невозможно будет прочно установить.
Солнечный свет усиливался, утро было на исходе. Моим глазам, привыкшим к полумраку, солнце теперь, в этой части дня, причиняло боль.
Я вернулся вглубь камеры. Увиденное произвело на меня слабое впечатление. Было несколько часов в запасе. Самые страшные ощущения от ожидания, я знал по опыту, еще впереди.
В кармане у меня был бумажный лист. На нем, использовав вместо чернил копоть со стен и подматрасную пыль, разведенных остатками воды, я написал свое имя. Я спрятал листок в щели между камнями слева от окна. Мои приготовления тоже были окончены.
Нужно быть готовым ко всему: все могут отменить в последний момент. Или я смогу долго терпеть боль, не теряя сознание, что было бы для меня огромным облегчением. Но худшее, чего я ожидаю, чего больше всего боюсь, отчего холодею от страха: проснуться завтра утром как обычно и опять услышать их крики: «Христос умер! Да здравствует Христос!»
Солнечный свет усиливался, утро было на исходе. Моим глазам, привыкшим к полумраку, солнце теперь, в этой части дня, причиняло боль.
Я вернулся вглубь камеры. Увиденное произвело на меня слабое впечатление. Было несколько часов в запасе. Самые страшные ощущения от ожидания, я знал по опыту, еще впереди.
В кармане у меня был бумажный лист. На нем, использовав вместо чернил копоть со стен и подматрасную пыль, разведенных остатками воды, я написал свое имя. Я спрятал листок в щели между камнями слева от окна. Мои приготовления тоже были окончены.
Нужно быть готовым ко всему: все могут отменить в последний момент. Или я смогу долго терпеть боль, не теряя сознание, что было бы для меня огромным облегчением. Но худшее, чего я ожидаю, чего больше всего боюсь, отчего холодею от страха: проснуться завтра утром как обычно и опять услышать их крики: «Христос умер! Да здравствует Христос!»