СЧАСТЛИВЫ ВМЕСТЕ

Сколько себя помню, деревенские парни сторонились меня. И недаром: доброй половине из них я еще в детстве перецарапала носы и понаставила шишек. Что поделать – уж такой уродилась. Все сестренку защищала: хоть и были мы с лица одинаковы, точно две росинки, но перепутать нас было мудрено – меня за вспыльчивый нрав даже Крапивой прозвали, а сестрица застенчивой росла, робкой.
Двое нас было у отца, и в обеих он души не чаял. Братьев же нам Боги не дали, потому как бедная наша матушка, уже вторично будучи на сносях, не смогла разрешиться и после тяжких мучений скончалась. У отца за ночь появилась седина на висках. А нам с Зарьянкой тогда едва по четыре года миновало.
Не единожды потом советовали отцу соседи привести в дом другую женщину – мол, в хозяйстве бабья рука завсегда нужна, да и за двумя девчонками сопливыми какой-никакой уход, – но нет, не пожелал батюшка, чтобы дочерей его мачеха растила. И правильно сделал. По дому мы с сестрой и сами ладно управлялись – дело нехитрое. А я, мало того, с ранних лет к отцу в кузню зачастила, то и дело хваталась ему помогать, в чем силенок доставало. Он попервости только ухмылялся, а потом ничего, привык – да так, что уж и работа у него не спорилась без моей-то подмоги. Так и вышло, что я стала отцу вроде как вместо сына. Да мне и самой куда занятнее было не щи варить да козу доить, а раздувать горн или делать из бронзы отливки. А Зарьянка – та все больше домовничала, к нам в кузню носа не совала.
Жить бы нам и жить себе припеваючи, да, видать, беда не дремала – часа своего выжидала. Как-то весенней порою пошла наша Зарьянка по воду да и провалилась под лед. И людей, на беду, поблизости не случилось – вот и пробарахталась она, горемычная, в ледяной воде, пока сама кое-как не выбралась. Да, видать, застудилась сильно. Пять дней в бреду прометалась... И не стало у меня сестры. Отец тогда совсем поседел, а я… Одиннадцать лет жили мы с сестрицей бок о бок, в дружбе да любви, и не было у меня никого родней и ближе. Ушла Зарьянка из жизни – и будто половину души моей забрала с собой в могилу.
Немного осталось мне в память о сестре. И самым дорогим стало для меня ее серебряное зеркальце – очень уж любила Зарьянка в него смотреться, никогда с ним не расставалась. И сперва хотела я это зеркальце в могилу ей положить, да что-то меня остановило – взяла и отдала ей вместо зеркала свое витое обручье. А потом, когда уже Зарьянку схоронили, поняла я вдруг, что меня удержало: гляжу в зеркальце, а оттуда словно сестра смотрит – живая, зареванная... С той поры и повелось у меня: как выпадет свободное времечко, заберусь куда-нибудь в уголок, вытащу зеркальце, а в нем – Зарьянка. Вот и болтаю с ней, как с живой, о нашем с батюшкой житье-бытье рассказываю, а она слушает себе молча, только головой изредка кивает. Я понимала, конечно, что сама себе все выдумываю – с собственным отражением воркую, но поделать с собой ничего не могла. Да и не хотела.

Так прошло лет пять. Я вымахала во взрослую и даже довольно ладную деваху. А уж отец – тот вообще говорил, что теперь, мол, я у него настоящая красавица. Только вот женихов что-то пока было не видать. Побаивались, небось. И то сказать: девка-кузнец – где это видано? Отец тоже нет-нет да и примется уговаривать, чтобы бросила я баловаться кузнечным ремеслом да занялась уже наконец чем-нибудь бабьим – рукоделием, что ли… А то, мол, так и будут парни наш дом за версту обходить. А мне что? Меня и саму, по совести сказать, никто из наших, деревенских, не прельщал – и в кого только уродилась такая?
Зато Зарьянка мне однажды призналась: страсть как мечтает по жениху! Я раз проснулась среди ночи – а она не спит, тихонько слезы горькие утирает. Известное дело: где ж ей, горемычной, жениха-то сыскать, когда она по ту сторону зеркала сидит безвылазно?
Думала я, думала – и придумала. Говорю как-то ей:
– А что, Зарьянка, если попробую я тебе все-таки жениха привести?
Она ресницами так и захлопала.
– Ну и что с него проку? – говорит. – Мне ведь в ваш мир хода нет. Смотреть, что ли, на него прикажешь?
Но я знай на своем стою.
– Нет, ты посуди, – говорю. – Я ему зеркало твое под нос суну – он там у тебя и отразится. Ты тогда хватай его поскорее, а дальше уж – дело известное.
Говорю так, а саму завидки берут: я-то ведь тоже ни разу с парнями не целовалась, а уж чего там дальше идет, после поцелуев, – так это я вообще донельзя смутно себе представляла.
Зарьянке затея моя по душе пришлась. Попытка не пытка, чего уж там.
Вот и стала я подыскивать для сестрицы подходящую пару.
А той порой как раз макушка лета близилась. Как водится, с ночными гуляниями – с кострами, песнями да плясками… Парни в такие ночки ох как любят девок целовать да теребить! Ко мне, само собой, доселе никто даже подходить не осмеливался – ну, да это дело поправимое. На что не решишься ради сестры родимой!
Вот кончился самый длинный день в году. Зажглись на берегу костры, стали девки да парни хороводы водить, через огонь прыгать, друг за дружкой гоняться… А я хожу меж ними да высматриваю: кого бы умыкнуть? Тут смотрю: вышел из круга парень, побрел в сторонку, на бревнышко сел, голову повесил. Подхожу поближе.
– Ты чего это, Тихохват, пригорюнился? – спрашиваю. – Или гулянье не в радость?
Тихохват приподнял вихрастую голову, глянул на меня исподлобья.
– А тебе-то чего? – спрашивает.
– Да так... – Я поковыряла носком землю и вдруг, сама того не ожидая, брякнула: – Дело есть к тебе.
Тихохват передернул плечами.
– У тебя – ко мне?
– Ну да, – выдохнула я. – Только, чур, уговор – никому не слова!
Он прищурился.
– Что-то я тебя, Крапива, нынче не узнаю.
– А ты когда последний раз со мной разговаривал-то?
– Что верно, то верно, – он почесал за ухом. – Помнишь, как ты нам с Кренделем хари разукрасила? Когда это было-то? Года четыре назад?
– Да уж, почитай, все пять, – ухмыльнулась я. – А что, скажешь, не по заслугам получил?
– Да нет, если я так скажу, то ты, чего доброго, опять меня отдубасишь, – покачал головой Тихохват.
Я прыснула, и он тоже от души рассмеялся.
– Стало быть, мир? – я протянула руку.
– Лады, – он порывисто поднялся и хлопнул меня по ладони. – Ну, что там у тебя за дело, да еще и тайное такое?
От него заметно попахивало брагой.
– Пошли в отцовскую кузню, там все узнаешь.
Он помешкал малость, кинул взгляд на толпившихся у костра парней и девчат, но потом махнул рукой.
– А, шут с ними! Идем.
Я привела его в кузню и засветила лампадку. Потом вынула из-за пазухи зеркальце. Зарьянка, видать, давно уже нас дожидалась: на щеках румянец так и пылает.
Тихохват с любопытством следил за моими действиями, явно не соображая, что к чему.
Я подняла зеркальце и подошла к нему вплотную.
– Ну как, нравится? – спрашиваю у Зарьянки.
Та еще больше зарделась и только головой закивала.
– Да вообще-то, ничего, – усмехнулся Тихохват.
Видать, подумал, что это я к нему обращаюсь.
– Ну, так хватай! – говорю.
Тихохват опешил.
– А чего хватать-то?
А Зарьянка все медлит.
Тогда я как заору:
– Хватай, тебе говорят! Когда еще другой раз выпадет!
И тут Тихохват меня как хватанет!
Я так и задрожала вся. Сразу видно: знает, плут, за что хватать. Только что ж это такое? Ведь я его, стало быть, сестрице родимой обещала, а он что вытворяет, паскудник!
Отпихнула я его и снова ору Зарьянке:
– Да хватай же, леший тебя задери!
А Тихохват опять на меня напрыгнул. Сграбастал – аж зеркало в угол отлетело. На пол повалил, под себя подмял, а сам в ухо что-то шепчет.
Я рычу, вырываюсь, а он, точно полоумный, тискает меня где ни попадя – и хоть бы что.
Тут я света белого невзвидела. В глазах потемнело, в груди все так и забурлило… Нашарила я что-то на полу – тяжелое такое – да как хвачу его по распаленной головушке! Он тут же и отцепился.
Уселась я, головой помотала. Глянула: батюшки! Лежит бедняга Тихохват навзничь, и под волосами у него черное пятно расползается. А рядом гвоздильня валяется, на которой гвозди куют, – вся в крови.
Схватилась я за голову – да как завою!
Первым отец прибежал, потом уж и другие...

…Утром мужики на сходе порешили: нет на мне вины. Тихохват сдури насильничать полез – что еще девке оставалось? Не нарочно ведь. Правильно решили, одним словом. Только сдается мне, без отцовского участия тут не обошлось – не иначе батюшка кое-кого наперед подарками задобрил…
В общем, схоронили мы всей деревней непутевого нашего Тихохвата – погоревали, как водится, поплакали…
Вечером я зеркальце достала, глядь: а Зарьянка вся так и сияет, в глазах искорки поблескивают.
– Чему радуешься-то? – спрашиваю.
Не ответила. Только глазами лукаво повела – да в сторонку отодвинулась. А в зеркале вдруг вихрастая голова возникла.
– Тихохват! – ахнула я.
Подмигнул он мне и рот до ушей растянул. Привлек к себе Зарьянку, постояли они щека к щеке, поулыбались. А напоследок помахали мне беспечно – да и канули куда-то в глубину зеркала.
Я вздохнула и запрятала зеркальце поглубже в короб.
Первая ночь ведь у молодых. Пусть потешатся.


22.08.2007

ДРУГИЕ РАССКАЗЫ АВТОРА:
zhurnal.lib.ru/editors/w/wdowin_a_n

Понравилось?

Проголосовало: 3 чел.