ВОСПОМИНАНИЯ

Все, что случалось со мной, вряд ли стоило свеч,
и, тем более, слов вознамеренных лечь
в кладку строф - усыпальню воспоминаний…
Очевидно и то, что просторна для них
пирамида Хеопса. Спасибо, что стих
ледниковый период остывших желаний
сохраняет в тепле… По стечению лет
только Время, в тщете своей, силится след
обозначить в пространстве и снова стереть.
Так волна с побережья стирает следы
потому что песок - лишь заложник воды,
отступившей на треть…

* * *

Память - миграция духа
в прошлое - там разруха:
реки - без отражений,
ссоры - без сожалений.
Губы чужих не алчут -
мало для них что значат
прежних желаний фанты,
что разыграть мечтал ты…
Какая нелепая лепта -
память сживает со света
напрочь. И в это мгновенье
нисходит стихотворенье.

* * *

Обширна книга дней моих -
в ней взлеты реже, чем паденья.
Я не ропщу: случайный стих
способен вырвать у забвенья
день, пусть единственный из ста,
что за спиной у старожила,
видать, не ради баловства
перо с кириллицей дружило…
Нездешний свет спадал с небес,
да так, что сердце заходилось,
мне слышалась благая весть,
в которой мудрость и наивность -
два разнополюсных крыла -
смыкались. В них пружинил воздух,
и высота к себе влекла,
как странника, в дорогу - посох.
В той книге так давно живу,
что в ней себя не узнаю я,
точнее, первую главу:
от детских слез - до поцелуя…


Я ПАМЯТНИК СЕБЕ НЕ ВОЗДВИГАЛ

Я памятник себе не воздвигал:
при жизни это выглядит нелепо,
как спать в гробу, обзаводиться склепом
иль по себе же заказать хорал.

Но Время я старался обуздать,
околдовать поток его, хоть оный
нас лепит. Зная, что способны встать
часы, я уповал на власть Горгоны,

и Время каменело. Легкий миг
под ветерком взъерошенного платья
влетал в строку. О, я его постиг!
Остановил! И это было счастье!

А сколько бед и чаяний в тиши _
их Время заслонить пыталось далью,
я положил на музыку души
и выплеснул с шопеновской печалью.

Живу, как все: с надеждой «аз воздам"…
Сижу в кафе, жую сухие булки,
курю. И говорю: - Пардон, мадам, -
бросая в блюдце куцые окурки.

В кругу друзей не прочь поднять бокал,
жаль, что трещит не голова, а печень…
Разут, раздет и потому беспечен.
Я памятник себе не воздвигал.

* * *

Впущу осенний день, отдернув занавески,
в свой дом, где отразят его холодный свет
из чешского стекла лукавые подвески.
и ваза для цветов, которых в вазе нет.
Зачем они теперь? Все явственней прохлада.
Мне отчего-то жаль цветочных продавщиц.
Я к времени привит, как ветвь чужого сада,
и слышу голоса уже отлетных птиц.

НОВЫЙ ДЕНЬ

Какая чистота в предутренней тиши!
Пернатых звукоряд не перепутал ноты.
Встречаю новый день - его заботы
не омрачат доверчивой души…
Я выхожу из сновидений в сад.
Обет молчанья всуе не нарушу,
в сиянье яблонь осень обнаружу,
еще не опечалившую взгляд…
А над холмами заалел восход,
он свет и тьму непроизвольно сблизит,
и все вокруг очнется, оживет,
что от меня нисколько не зависит.

* * *

Листву сгребает ветер у порога.
Мне надо в город. Потерплю немного,
вступая в спорт то с мыслью, то с душой,
что на глазах становится чужой,
как выпавшая карта из колоды,
но это не зависит от погоды…
Тоска, мой друг, не пишется, не спится,
игра с судьбой доведена до блица -
не тот запал - виски мои седы
и некогда оспаривать ходы…

НАЧАЛО ОСЕНИ

Верительную грамоту листву
вручает осень утреннему парку,
а тот, во избежание молвы,
её швыряет нехотя под арку
мемориальную, и обретает вид
законченности, зримого мгновенья:
то вспыхнет лист, то птица пролетит,
то хлынет дождь, но, как по мановенью
волшебной палочки, разветрится и вновь
повеет теплотой былого лета,
как в старой книге робкая любовь
уже давно забытого поэта.

ИДЕТ ОКТЯБРЬ

Двадцать второе. Вторник. Листопад.
Идет октябрь две тысячи второго,
как водится, от Рождества Христова
озлобленного года… Бросишь взгляд
в осенний двор - все кажется на месте:
песочницы, деревья, гаражи,
что может быть приятней для души,
не опаленной жадным чувством мести
ко дню вчерашнему? Он был обычным, но
зашла соседка. Угостилась рыбой,
и я бутылку раскупорил, ибо
не сам придумал - так заведено…
Мы по глотку цедили свой бокал,
болтали о друзьях, что за кордоном.
Уже под вечер с вежливым пардоном
она раскланялась. Удерживать не стал.
Так и ушла, оставив за спиной
духов французских утонченный запах…
Смеркалось. Облака неслись на Запад,
как беженцы, за участью иной.

УЛИЦА

Я болен этой улицей, знакомой
по сводам арок, паркам фонарям,
строеньям Бернардацци и церквам,
несущим свой обряд многовековый…
В её истоке молодости хмель,
дурманивший своим азартом разум,
пока душа легко сдавалась сглазам
красоток, молодящихся досель…
Теперь на ней вынашиваю грусть
осенних дней, стихийных треволнений,
похоже, трех столь разных поколений,
что обозначить сходство не берусь…
А улица все та же, и я чту
её мажорный ритм и постоянство
в слепом порыве обуздать пространство
еще хотя бы на одну версту.

СЛУЧАЙНОСТЬ

Как не просчитывай ходы,
как ими жизнь свою не мучай,
в ней отпечатает следы
его высокородье случай.

Ты вроде бы его не звал,
не ждал в определенном месте -
он, как оброненный бокал
на шлейф зардевшейся невесты.

Подложит друг тебе свинью,
забыв при этом извиниться,
уронишь лоб на пятерню:
ну, как же так могло случиться?

Под хор ликующих цикад
иль на изысканном банкете
ты встретишь женщину и рад
попасть в раскинутые сети.

В тебя тайком вселится бес,
(мы этот факт относим к сглазам)
считая волею небес
черту, где оступился разум.

А жизнь, то вознесет на миг,
а то и отрезвит немного -
случайность, видимо, язык
Всевышнего... Она от Бога.

+ + +

Тишайший снег в начале марта
лег за ночь на пути весны.
Триоли птичьего азарта
им сведены до тишины...
Мне сладок миг успокоенья
как будто память лучших лет
в душе проснулась, как виденье,
вручив просроченный билет.
Куда? Мимо сердечной встряски,
разлук, измен, семейных драм,
я возвращаюсь без опаски
к уже отгомонившим дням,
и на себя за половиной
той жизни, что щадила нас,
смотрю, словно отец на сына,
влюбившегося в первый раз.

ИЗ ДОРОЖНОЙ ТЕТРАДИ

1
Вокзал. Спешу вдогонку за судьбой.
Печалится разлука на перроне.
Привычен мне плацкартный разнобой
и шелуха от семечек в вагоне,
и даже тушь, потекшая с ресниц,
у женщины (ох, эти шуры - муры)
еще натерпится от грубых проводниц,
что за постель сдерут с неё три шкуры.
Согрев себя бутылочным вином,
конфеты раздаю цыганским детям...
Вот «скорый» покачнулся за окном,
а наш стоит, но, кажется, что едем...

2
Вагон плацкартный. Тормошит багаж
таможня, преуспев в старанье дошлом…
Скорей бы в путь, чтоб вздрогнувший пейзаж
рванулся вспять и оказался в прошлом.
Еще есть время бросить взгляд в окно,
купить грибов сушеных или рыбу,
и размышлять о прежней жизни, но
с прицелом все же в будущее, либо
читать с усердьем старенький роман,
в котором от тоски герои скисли
иль ложечкой бемольной о стакан
звенеть, и на часы смотреть при мысли:
не стрелки на часах, а дни спешат
листву в лесах сгребая, точно ветошь…
А по перрону люди мельтешат,
которых никогда уже не встретишь.

ЧУЖОЙ

Ему все кажется чужим:
квартира, мебель, холодильник
и даже старенький будильник
с его трезвоном затяжным,
и сын, тот в сторону глядит,
отцом его не называя,
и эта рана ножевая,
до боли сердце леденит...
А разведенная жена,
при нем, как птица в тесной клетке,
молчит, чуть, что бежит к соседке -
разборка в доме не нужна.
Сплетая порванную нить,
дабы семейный быт наладить,
он измотался, денег ради,
в надежде прошлое купить:
из грязи выбился в князья,
поднаторев в тусовке светской,
стал строить дом по-европейски,
зевак роскошеством дразня...
И вот явился невзначай,
как снег, среди Господня лета
за положительным ответом -
так просят сирые на чай...
А ближе к вечеру, с дружком,
попойкой, заменяя ужин,
внушал тому, что ей не нужен,
стол, сотрясая кулаком...
Потом, допив своё вино,
принудил яростно к постели
ту, что потеряна давно
от слез до отчужденья в теле...