Июль, жара, средина лета...
В аллеях парков городских
бомжи гуляют и поэты,
соображая на троих.
А на шоссе вдруг тормоз взвизгнет,
а на шоссе рессорный скрип...
Проносятся любимцы жизни
под сладостный болельщиц всхлип.

Издали книжку в «Геликоне".
Теперь сомнений больше нет,
и Рудис, словно вор в законе,
стал коронованный поэт.

А ты не создан для бумаги,
хоть наследить успел на ней,
твоих столбцов бредут варяги -
чем безысходней, тем верней.
Нет у тебя надежной ксивы,
Твой статус-кво на волоске.
Проходишь гордый и красивый
ты по нейтральной полосе.

Издали книжку в «Геликоне".
Настала Рудиса пора.
Вегоновцы в его «ВеГоне»
скандируют ему «ура".

Поэт выходит к людям. Слезы
скупые по щекам ползут.
Благодарит без всякой позы
за то, что оценили труд.
Благодарит семью и школу,
а также Машин с Динкой вклад,
Житинскому поклон до пола,
Мошкова вспомнил «Самиздат".

Издали книжку в «Геликоне".
Житинский, гранд тебе мерси,
а я твержу, как фраер в зоне:
«Не верь! Не бойся! Не проси!»

Но как-то раз, гуляя в парке,
как фавн, стремителен, суров,
вдруг увидал сей книжки гранки
в руках хорошеньких особ.
Я подошел, смешно представясь:
«В сети известный графоман".
Они же вздрогнули, уставясь
на оттопыренный карман.
Переложив под мышку пушку,
продолжил, щерясь, як сатир:
«Простите, леди, я не Пушкин,
да, но и Рудис не Шекспир...

Издали книжку в «Геликоне",
и этой книжки теплый свет,
сердца двух женщин переполнив,
внушил им, что и я поэт.

Еще встречаются особы,
не западающие, блин,
на мерсы шестисотый пробы
олигархических мужчин.
Порою, сладостные всхлипы
извлечь из них нам не в укор
способны страждущие типы,
из слов рисующие вздор.

Издали книжку в «Геликоне".
Житинский, черт тебя возьми,
в моем беднейшем лексиконе
нет слов признания в любви.

...и строчек пять из книги Юры
прочел на память, впопыхах.
Моя курьезная фигура
уже им не внушала страх.
Одна шепнула пред рассветом:
« Тобой заполнен весь мой кров
как эманацией поэта
с тех ярославских берегов".