ы все — дети Провинции. Здесь родились и будем жить.

Провинция — наша Судьба.

Задача нового века — сделать провинциальную жизнь радостной, счастливой и самодостаточной.

Пусть расцветет она ярким цветком.

Каким же?

«Горделивая роза, пышная камелия, феодальная лилия, вы уместны лишь в завитых волосах знатных дам, в глубине будуаров, знакомых лишь с изысканными высокомерными причудами, под колесницами тиранов и на алтарях ложных богов» (Поль Верлен)

Но есть еще Мальва.

Мальва — род растения, семейство мальвовых, насчитывает 30 видов. Произрастает на территории Европы, Азии, Северной Америки, Северной Африки. Многолетняя трава с пушисто-волосистым стеблем. Мальву отличают листья различной конфигурации, ее цветки совершенно не схожи между собой. По тулову усыпана кругляками, погремушками, баранками, пуговицами. Иногда используется как лекарственное растение. (Из энциклопедии).

Мальву никто не воспевал.

Ее не включают в букеты для продажи, не выращивает в специальных оранжереях.

Она растет среди сорняков и мусора.

Мальва роскошна в простоте и нежна в грубости.

Она никого не провоцирует на то, чтобы ее украли или растоптали.

М А Л Ь В А — литературно-художественное объединение. На выставках и вечерах предстанут провинциальные символы и образы, созданные поэтами, художниками, музыкантами, модельерами. Разнообразие техник и материалов создаст привлекательную атмосферу, в гармонии с которой будут слиты раскрепощенность стихии и чувство уютной защищенности.

«Мальва» наследует лучшее в отечественной и мировой культуре.

«Мальва» принимает свободное выражение личных позиций, не обременяя навязанными идеалами.

Для «Мальвы» несущественны национальные, социальные и религиозные различия.

«Мальва» — не союз художников и писателей, а свободный образ творческой жизни Провинции.

«Мальва» хорошо знает, что профессионализм и снобизм — разные вещи.

«Мальва» любит свежее слово, музыку, балаган.

«Мальва» — наша надежда на перспективу.

Мы не противопоставляем себя столице и загранице.

Если о «Мальве» заговорят, она не будет возражать.

«Мальва» — просто Праздник!

УСТАВ ЛИТЕРАТУРНО-ХУДОЖЕСТВЕННОГО ОБЪЕДИНЕНИЯ «МАЛЬВА»

•  Членом «Мальвы» может стать всякий, независимо от возраста и пола, отражающий в своем творчестве ценности и красоты Провинции.

•  Члены «Мальвы» вдумчиво и любовно изучают душевный мир и внешний облик своего современника.

•  Мальвинисты бережно и нежно любят друг друга.

•  В обязанность членов «Мальвы» входит коллективная работа над вечерами, выставками, альманахами.

•  Члены «Мальвы» единодушны в доброжелательной и конструктивной критике друг друга.

•  Мальвинисты в творчестве тяготеют к чувственной, образной форме как в литературе, живописи, так и в миропонимании. Они отрицают умозрительную, рациональную и конъюнктурную природу искусства.

•  Члены «Мальвы» помогают расти друг другу, становиться лучше, совершеннее, чище и добрее.

•  У членов «Мальвы» уважительное почитание традиций прошлого.

•  Члены «Мальвы» обязуются распространять информацию о деятельности объединения.

•  Мальвинисты являются сеятелями, собирают семена цветка и высеивают их на почве (где возможно).

Ты сердце мне
Клеймишь бессмертия
Тавром
Навеки;
Тобою буду —
Когда забуду свое
Имя.

Татьяна Теребинова

Татьяна Грузинцева

Посвящение Мальве

т ночи продираться ко дню.

Балдеть от выпитой на халяву бутылки пива. Иногда собираться с единомышленниками — собутыльниками и слушать себя.

А не боитесь ли погрязнуть в быту? Которого нет. Но есть неустроенность и неудовлетворенность. Отсутствие денег — привычное состояние, и поэтому стоит им появиться — стремишься поскорее избавиться от них, дабы не нарушать привычного образа жизни.

Не правда ли, нужно любить других, как самого себя?

А если себя стесняешься? Если хочется стать маленьким, залезть в чей-нибудь карман и смотреть на мир через прогрызенную тобой же дырочку. А если боишься себя, мыслей, роящихся в безумной голове? Вот кто-то взмахнул рукой, чтобы приветливо помахать, а ты уже пригнулся, съежился и ждешь. Чего?

Продираешься от усталости и забот к небытию, пытаясь найти в этом смысл. А мечта о чем-то светлом и чистом, оставшаяся с детства, теплится где-то. И ты берешь карандаш, что-то пишешь, складываешь в ритмы, в рифмы, пишешь о том, что вокруг тебя и внутри. Хихикаешь, радуясь тому, что выходит. И хочешь, чтобы это видели другие. И все это для того, чтобы выжить, чтобы увидеть это «что-то», светлое и чистое, лелеянное с детства.

И ты продираешься и продираешься от ночи ко дню.

СКАЗОЧКИ

очь. Под старым, истрепанным одеялом два обнаженных, горячих тела. Он прижался к ее мягкой, полной спине, прижался и трется носом будто хочет зарыться. Дурацкие мысли почти всегда копошатся в ее легкомысленной голове. Некоторые она изрекает:

— Если бы я была медведем, ты смог бы зарыться в мой мех.

— Ну нет! У тебя тогда был бы мокрый нос, да?

— Наверное, я как-то об этом не думала.

— У тебя был бы маленький хвостик и грязная попка.

— Это еще почему?

— Ну медведи же не могут вытирать попку, у них когти.

— У меня тоже когти! — и она вонзает их в его ногу. — Я буду чистым и хорошим медведем, с мокреньким носиком и чуть пониже тебя.

Они долго молчат, слушая ровное дыхание друг друга да тиканье часов в соседней комнате.

— А ты каким медведем будешь? — зевая, спрашивает он.

— Гималайским.

— А я думал, белым. Ты жила бы на северном полюсе и охотилась за пингвинами...

— Представляю, как мне пришлось бы тяжело: охотится за пингвинами, которые, вообще, живут на другом свете… или… полюсе, — бормочет она сквозь сон.

Он уже давно спит.

Конец сказочки.

***

Жил да был мальчик, с родителями, в отдельной однокомнатной квартире. И часто их заливали верхние соседи. Родители мальчика подставляли тазы, вычерпывали воду, льющуюся прямо на пол. И однажды сказали мальчику, чтоб не мешался, а лучше бы сходил к верхним и помог им. И мальчик пошел. А там была девочка, младше его на два года, они познакомились и стали черпать вместе.

А потом они поженились и вычерпывали долго и счастливо. И, прожив вместе сто лет, умерли в один и тот же день, в одной огромной луже.

Конец сказочки.

 

Валерий Искварин

ЗДРАВСТВУЙ, ДОРОГОЙ!

от ведь — пишу прозу. Стихам хоть что-то приоткрывается за жизнью про жизнь. Прозе досталось от притчи, как притче от истины, как истине от Бога. Обо всем об этом с мусорной корзиной до контейнера. Серое предзимнее утро галочьим треском над головою. Кляксы небесные. То же и люди на белом. И — тишина.

Не молодой уже, не красивый, не без претензий, без умения жить. Как все. А в комнате темнота без включателя справа и чуть выше не прощупывается. И комната не своя. Чего-нибудь бы из пакетика для энергичных кисок. Чтобы видеть. Кабы знать заранее. Всегдатак. Срочнокомандировка. Жизнь на чемоданах. Сидеть — не очень, но — надо. Попривык дома. И уже казалось — задвигался, привстал, овладел этой... что ли ситуацией. Черт, почему вдруг темно. Когда же включат. Ни свечки, ни спички. Всегдатак. Теперь ходи-щупай. Как дурак. Такой с виду не глупый, а вот — ходи, щупай. Обои, мебель, наставили зачем-то. А надо всего-то — выключатель.

Вышел из дома и тормози. Вруби красный светофору. Не вращайся — кто в чем. Смотри — как. С придурками из автобуса, где сакура зацветает и мэйхуа восхитительна, где дремлет закатный комар, принюхивается соловей, а переполненная хмельная луна первый раз. Все такое тонкое: веточки, листочки, лепесточки. И ты — такой узкоглазый, чтобы чего не пропустить. Потому что восток. Места восходящего красного и золотого. Выруби неспокойную зелень. Навесь габариты, чтобы любая зараза ведала — здесь кто-то балдеет, здесь занято. Щурься, выходя вой, не бренчи. Укореняйся. Остывай.

По ослепительному, бешено скрипящему оттолкнись и катись, такой-сякой, пока дворник не долбал топором и не солил простуженную мостовую.

Распахнутым равновесием, устойчивой раскорякой промежду скурных слепаков в разэтакое утро, в растакой день разданною жизнью катись пока цел.

Чистота послеосенняя стоит у кодовой двери, смотрит никуда, видит. «Не пускают?» — «Дане-е-т». А вот еще. «Давай-ка твоего. К другим очередь, а тебе одиноко».

«Бери, милый, бери». — «Как коровку звать-то?» — «Да хотели Лысёна, а внучок велел Васёна. Козу-то — Зорькой, а он — Зойкой. Не выговаривал. Бабка его Зоя была, а бабушка пускай будет одна».

 

Композиторы. Наука о прекрасной словесности. Жизнь проговаривается. Заиметь бы уши. Перечесть бы по именам, как Хемингуэй, как Адам. «Все будет хорошо». Пьецух Вячеслав. «Русское радио». И все.

***

дрожмя дрожит
новоявленья хлад
кропит небес набрякшая слеза
к пейзажу как булавкою прижат
пречистой влагой терпкого ножа
я утираю мокрые глаза

безмысленный перечислений ряд
вдруг напрямик
срывается к тебе
на стылых летаргических кудрях
чредою пересуд и передряг
росинки чтобы думать о судьбе

от нежности которой полон сад
глаза вокруг невидяще глядят

***

Женя Бабушкин

 

ИЗ СЕРИАЛА «НОННАТОМИЧЕСКИЙ ТЕАТР»

 

Тебе и посвящаю

И Просто Киска танцует джигу (Цирк какой-то...)

Слыхали, львы?

ничего бы и не случилось, если бы...

Ну, если бы да кабы у Нонки во рту точно выросли бы грибы. Шампиньоны. Она их любит...

О чем это я? Мысль ускользнула...

А, вспомнил: о цирке!

Все началось с того, что Бобикова выгнали с работы. И нигде он, бедный, не мог найти места, пока не устроился в цирк.

Как там его должность называлась — Нонка не выговорит, но, в общем, устроился.

Нонка тогда опять с родителями жила, нигде не работала, словом — ужас.

Жить у родственников, когда у тебя денег нет, и нигде не работаешь (то есть с утра уходить не надо) — это я вам скажу...

А у Бобикова в этом его цирке даже коморка была отдельная. Ну и все туда, естественно, собирались по вечерам. Да и по дням. Народ-то свободный.

Нонке цирк нравился. Не то чтобы она была от него без ума или в полном восторге. Будь она поумнее, то сказала бы, что цирк как бы маленький осколок Древнего Рима, и это — приятно.

Нонка чувствовала, но объяснить не могла. Она и кины всякие любила про Древний Рим, «Спартак» там, «Клеопатра»... Или нет, «Клеопатра» — это все-таки про Египет...

Ну, да Бог с ними, с древними. У нас своих забот хватает.

Что же это был за праздник? А был, наверно, раз собрались. Я понимаю, был бы повод. Первый вторник на этой неделе и все в таком духе... Но тут было что-то, честное слово, посерьезнее... Но не помню что.

Нонка в самых расстроенных чувствах, плакала на плече у Виолетты. Виолетта ее утешала и говорила, что это цветочки и будет в сто раз хуже.

Но успокоить Нонку могла или большая порция мороженого, или маленькая игрушка («небольшой, но скромный подарок», — как выражался Бобиков), или объяснение в любви.

Марат это знал лучше всех.

Когда Нонкино нытье порядком всем поднадоело, он куда-то сбегал и скоро положил ей на колени большого, мягкого и пушистого розового льва. Потом сунул в руку холодный шарик на палочке. Погладил по голове и сказал: «У тебя такие красивые волосы...»

Нонкины слезы высохли, и она на довольно долгое время исчезла из этого скорбного мира.

Остальное общество вяло радовалось жизни. Пили не для веселья, а для тепла. Шел октябрь, хоть и ясный, но холодный. Почернели и сморщились листья, а лужицы по утрам стекленели.

Небо дышало осенью... Дела дышали на ладан... Грустно и тоскливо.

Мальчики следили за Нонкой и не знали, огорчаться или все-таки радоваться за нее. Ведь народная мудрость знает, кому счастье...

— Хоть выпей, — не выдержал Бобиков, протягивая ей (даосы, да и только!) фарфоровую пиалку.

— Ага, — согласилась Нонка.

Выпила, сделала рожицу, закусила виноградинкой и опять ушла в глубокую медитацию, всматриваясь в стеклянные глаза нового друга.

— Ну что, господа? — прервал безмолвие Марат. — Хоть бы рассказал кто что-нибудь новенькое.

— Зима скоро, подохнем все, — мрачно сказал Бобиков.

Никто не возражал.

Женька ковыряла в носу, Виолетка чертила по столу пальцем, Марат строил фигурки из обгорелых спичек, Нонка вполголоса беседовала со львом.

— Дурдом на выезде, — пробурчал угрюмый Бобиков.

— На въезде, — поправил Марат.

— Сидеть в цирке и быть свободными от цирка — нельзя! — изрекла Виолетка.

— А почему мы не смотрим представление, а, Андрей Венедиктыч?

— А и правда — почему? — присоединилась к ней Анечка.

— Я думал, вы не хотите, — сказал сумрачный Бобиков.

— Еще как хотим! — завопила Нонка громче всех. — Ур-ра-а!!

 

Цирк лилипутов!
         Цирк великанов!
                  Как мир запутан!
                           Тьма обезьянов!
                           Псы — акробаты!
                           Тигры и лёвы!
                           Верблюды горбаты!
                           Выглядят клево!
Девочка — змейка!
         Косточек нету!
                  Моржей семейка!
                           Вот чудо света!
                           Енот стирает!
                           Большая стирка!
                           Медведь летает!
                           И в небе дырка!
Высоко — низко!
         Доверься мигу!
                  И Просто Киска
                           танцует джигу!
                           Глотают шпаги!
                           Вбивают гвоздья!
                           И ноги наги!
                           И блесток гроздья!
В корзину с Зиной
         вгоняем спицы!
                  Не из резины
                           мои девицы!
                           Пусть ваши нервы
                           кошмар поранит!
                           Тот, кто был первым,
                           Последним станет!
Вуальки тоньше!
         Чулочки альше!
                  Берите больше!
                           Кидайте дальше!
                           Ты не упал ли,
                           дружок, со стула?
                           Какие травли
                           устроит Сулла!
О, император!
         О, реформатор!
                  О, имитатор
                           и трансформатор!
                           Мы вас качали,
                           мы вам кричали —
                           сожги колдунью
                           в ее печали!
Сколь дивны девы!
         Сколь дики динго!
                  И мину в чреве
                           таит фламинго!
Фламенко, фыркнув,
         исполнит филин!
                  Звените арфы!
                           Ди — дили — дили!
                           Закон заикан!
                           Иконы никнут!
                           Канон затискан!
                           Молчат, не пикнут!
Пикник устроил
         какой-то пикник!
                  Где двое-трое
                           там скоро тикнет!
                           Где нет закона,
                           там нет урона!
                           Все слишком скромно!
                           Мементо, Нонна!
Все слишком постно!
         И не скоромно!
                  Влиянье янье
                           на вас огромно!
                           Субтильно-тельной
                           скользните тенью!
                           Утишьтесь синью!
                           Утешьтесь темью!
Сегодня праздник!
         А завтра — будни!
                  Так мало разных!
                           Так много нудных!
                           Смотрите, клоун
                           с багровым носом!
                           Он дурью полон!
                           Согнут вопросом!
Мы не ответим!
         Мы не отметим!
                  Мы не забудем!
                           И не заметим!
                           Зане не знали!
                           За незабудки!
                           Владенье снами!
                           А чаще — утки!
Виденья жутки!
         И это славно!
                  Не надо шутки!
                           Не стоит плавно!

Нонка визжала и била в ладошки!

Анечка ухмылялась скептически!

Виолетка дрожала мелкой дрожью!

А Женька хохотала, как сумасшедшая!

Мальчикам оставалось только радоваться на бурную эмоциональную разрядку своих подружек.

Потом еще чуточку расслабились...

Потом...

Потом что-то было... или было Что-то!..

Куда-то ходили и как-то веселились. У Нонки все начисто вылетело из памяти.

Кто-то кричал, ругался... Где-то окно выдавили... или дверь разбили... Стеклянную...

Потом...

Вот тут, господа, разрешите мне отвлечься и даже выпить. Если нет водки, то хоть чаю... или воды.

Дальше начинается самое интересное.

Ночью (наверно ночью, раз темно хоть глаз коли) Нонка очнулась от холода. Пошарила одеяло, но не нашла (верно, сползло на пол). Хотелось пить, но спать еще больше. В голове гудело и искрило.

Нонка свернулась комочком, натянула подол на ноги (почему-то она спала одетая) и зачмокала, смакуя сон.

Он был причудлив и многоцветен.

 

 

Как арбуз на синем блюде — спелый месяц смотрит с неба — по пустыне на верблюде — ехала царица Шеба — фиолетовые горы — справа-слева возвышались — мандрагоровые феи — в седлах пели и шуршались — и звенели колокольцы — было странно, пахло львами — листья лаковых смоковниц — били влажными крылами — и пари парили тихо — в перьях радужных и пышных — благовония курили — лили дождь из вин остывших

на оставшихся,
отставших,
павших,
спавших
и уставших

— и лиловые павлины — между лилий и лимонов — выгибали гладко спины — и просили, и молили, и сулили много звонов,

злаков,
знаков,
зодиаков,
дынь,
твердынь
и анемонов

— и скользя по тихим водам — одам, кодам и свободам — шли вожди со всем народом — стройно, чинно, беспричинно — бесконечным хороводом

шли слоны,
гепарды,
яки,
носороги
и собаки,
щуки,
окуни,
салаки,
и салаги,
и маньяки,
гейши,
рикши,
вурдалаки.

 

Единороги играли раги
         В итоге в тоги оделись маги
                  На горке горько свистели раки
                  Звенел на вине невинный паки
                  Кто сочетался в законном браке
                  Кто растерялся в лиловом мраке
        Куда девался медведь во фраке
        Ты одевался, не надо драки...

Нонку окончательно разбудил шум. Она с некоторым трудом раздвинула веки, и вся еще во власти сладкого и сумбурного сна, огляделась.

Дивны дела твои, Господи!

Рядом лежала не мама и не любимый Марат. Даже не рыжая Виолетта. Даже не рыжая (уж ладно, куда бы ни шло) Женька.

Лежал рядом песочно-рыжий персидский лев, только без сабли на плече и солнца за спиной.

Вместо солнца сверкала толстая красная рожа распаленной, отвратительно орущей тетки. Вокруг поднимались железные прутья. Под боком хрустела солома.

Лев спал и какие видел сны, Нонке догадаться было трудно.

Нонка глупо улыбнулась. Вот это да!

Собаки на нее лаяли, кошки царапали, даже хомяк один раз укусил. Но чтобы лев!..

— Эй, ты! — кричала краснорожая тетка. — Ты кто такая? Эй, ты!

Нонка села поудобнее, вытянув затекшие от неуютного положения ноги в малиновых колготках.

— Я кто? Нонна.

— Ты откуда взялась?

— Пришла.

— А как в клетке оказалась?

— Не знаю. Проснулась.

— Сейчас лев проснется и позавтракает, — сказал парень в синем халате.

— Это как же надо напиться, чтобы в клетку ко льву залезть? — сказал другой парень (в сером халате), сам не очень трезвый.

— Зачем ты в клетку зашла? — продолжала допытываться тетка.

За ее спиной толпилось еще несколько человек и сердитый здоровяк в шерстяном костюме и с подстриженными усами — похоже, директор.

— Ну, я спать захотела, — пояснила Нонка и зевнула. — Вы игрушку мою не видели? Лев такой ватный.

— Зачем тебе ватный, у тебя живой, — сказал парень в синем халате.

— Слушай, девочка, — прорычала тетка, — ты нам головы не дури. Давай, выходи, как вошла.

— А я и не входила, — убедительно сказала Нонка. — Оно само вошлось... Пить очень хочется!..

Какой-то доброхот сбегал и принес стакан воды.

— Не-а, — помотала Нонка разлохмаченной головой. — Мне бы лимонаду.

Тот самый, с утра пьяный, паренек вытащил из кармана бутылку «Буратино», открыл и опасливо сунул сквозь прутья.

— Спасибо. — Нонка присосалась и забулькала.

Толпа волновалась.

— Нам лев важнее или девчонка? — вступил в разговор длинный, усатый и лысый мужик с метлой в руках.

— Кого спасать будем?

— Это просто цирк какой-то! — возмущался здоровяк (скорее всего директор).

В толпе замаячил милиционер. Увидев человека в форме, Нонка прижалась к решетке и выпятила губки.

— Слушай, девочка, ты откуда? — спросил милиционер, подходя к клетке вплотную.

— Оттуда, — Нонка ткнула пальчиком в неопределенный космос.

— Ты местная?

— Ага. А вообще... не знаю.

— И у тебя родители есть?

— Угу.

— Ты где-нибудь учишься?

— Не-а.

— Работаешь?

— Не-а.

— Лечишься?

— Да вы что?

— Ты зачем пришла в цирк?

— У меня тут друг.

— Работает?

— Конечно.

— Львом что ли?

— Ху-ху! Ну нет!

— А кем?

— Ну откуда я знаю?

— Так.

Толпа волновалась.

— Слушай, девка, ты это кончай! — все более багровея, рявкнула тетка. — Давай, вылазь!

— Не-а! — сказала Нонка и замотала головой изо всех сил.

— Не хочешь выходить? — удивился милиционер.

Нонка затрясла головой еще быстрее, то в смысле «да», то в смысле «нет».

— Почему?

— Я вас боюсь! — ответила Нонка и отползла дальше в угол.

— Метлой ее, что ли? — предложил долговязый мужик.

— Это просто цирк какой-то! — всплеснул руками директор.

— Да, случай неординарный, — вздохнул пожухший мужчина с необыкновенно сизым носом (скорее всего клоун).

Нонка допила лимонад и разглядывала публику сквозь пустую бутылку.

— Так! Все, Игорь Семеныч, — хмуро сказал директор. — Вы этого льва знаете. Открывайте дверь и тащите эту чокнутую хоть за волосы. Животное проснется и может испугаться!..

Игорь Семеныч сделал шаг.

— Не подходите лучше! — предупредила Нонка зловещим шепотом. Глаза ее округлились и оживились.

— Боюсь, укусит, — поостерегся Игорь Семеныч.

— Как бы ее обезвредить? — размышлял вслух тощий метлоносец.

— Девочка, кисонька, ну выйди? — жалобным голосом попросил клоун.

— Нас тебе не жалко, льва-то пожалей!

— А я его не трогаю, — сказала Нонка и села по-турецки (значит надолго).

— Слушай, может у тебя какие требования? — спросил директор, массируя виски. — Политические? Или свободы совести?

Нонка на секунду задумалась. Почесала нос. Вытащила из волос соломинку, пожевала.

— Не-а, — сказала она, наконец, и покачала кудрями.

— Да Боже ж мой! — завопил директор. — Сделайте что-нибудь! Сейчас уже журналисты сбегутся: ребенок в пасти хищника!

— Я не ребенок, — возразила Нонка.

— Тем более.

— Может ты поспорила, а? — с надеждой спросил милиционер. — Ну, значит выиграла. Я сам могу подтвердить, что ты действительно переночевала у льва. Выходи скорее!

— Ни с кем я ничего не спорила, — уперлась Нонка, хмуря лобик. — И выходить я не хочу. Мне тут лучше.

— Так и жить останешься? — сказал мужик с метлой. — Учти, тебя кормить нечем. Ты в смету не входишь.

Нонка тяжко вздохнула (потому что в животе было пусто со вчерашнего утра) и отвернулась.

— Ты кого-нибудь увидеть хочешь? — приставал милиционер. — Маму, папу, мужа?

— Нету у меня никакого мужа, — обиженно сказала Нонка. — Никто меня совсем не любит.

— Ты из-за этого ко льву залезла?

— Не-а. Ну вас совсем.

— Сейчас я ее! — не выдержал мужик с метлой и метнулся к клетке.

Лев поднял голову.

Мужик быстренько отскочил.

Толпа отодвинулась.

— А-ар-мн-нг-нг-мр-хряп! — сказал лев и лязгнул зубами.

Толпа оцепенела.

Лев обвел всех мутными глазами. Потом повернулся к Нонке.

— Фух! — сказала краснорожая баба и побелела.

Лев понюхал Нонку, сморщил нос и лизнул ее в голову длинным языком.

— Кранты! — сказал парень в сером халате.

Лев еще раз лизнул Нонку.

— Ой, только без слюней! — Нонка хихикнула и вжала голову в плечи.

— Похоже, они знакомы, — сказал мужик с метлой.

— Не иначе, как пили вместе, — предположил пьяный парень в сером халате.

— Это просто цирк! — закричал директор и плюнул. — Нам нужен не укротитель хищников, а укротитель сумасбродных девчонок! А такого, наверное, ни в одном цирке мира не существует!

— Есть такие! — раздался запыхавшийся голос.

Из-за толпы выглядывал Бобиков, размахивая чем-то над головой.

— Эй, Нон! Вот я твою игрушку нашел. Иди же сюда! Ребята тебя там на улице ждут. Волнуются. Выпить хочешь?

— Ага! — радостно закричала Нонка. — Уже иду!

 

Пошли-ка и мы выпьем, господа!

Наталья Чечурина

— мальва.
Я вышла из лета.
Пуглива,
Кокетлива чуть.
В отважные краски одета.
Неспешно
Бурьяном
Качу.
Меня
Не полюбит богатый,
Меня
Не заметит бедняк.
Не стать мне
Судьбой и утратой.
Я — мальва,
Цвету просто так.
В венки
Вдохновенных сонетов
Мои
Не вплетутся
цветки.
Я — мальва.
Я вышла из лета,
Своей не замыслив строки.
И все же
Не надо иначе.
Вон дети, собаки, заря.
Я — мальва.
Я зрячая,
Значит —
Я вышла из лета
Не зря.

Одинокий Сверчок

Посвящается Мальве —
цветку и не только...

Ах, Мальва, как тебя понять?
Ты так проста…
Так безыскусна…
Ни передать…
Ни перенять…

Елена Бога

Листок из календаря

Сердце разбивают в одночасье —
Склеивают годами, если это еще возможно.
Листаю календарь... Как много мгновений бытия не смогло сбыться из-за разбитого сердца, своего и чужого.
Но однажды случилось чудо...
Оно
вдруг
опять
забилось,
чтобы
тут же,
ах,
и
разбиться...
Остается одно — сотворить себе новое, чем и занимаюсь.
Жаль, что ты мне в этом — не поможешь.

Владимир Денисов

НЕЛЛИ

Девочка лежала в колыбели,
И росой прохладной окропив,
Ей Зефир шепнул на ушко: «Нелли…»,
Лодочку на волю отпустив.

«Нель-ль-ли…», — отразилось многократно
Сводами хрустального дворца,
И росинки музыки приятной
Чуть коснулись нежного лица.

Лодка тихо по воде скользила.
Капелька, упав, пропела: «Нель-ль!..»
«Ль-ль-ли…», — мгновенно эхо подхватило,
Звуками качая колыбель.

Девочка спокойно в ней лежала:
Все печали ветерок отнес.
И в руке своей она держала
Утренний букет из свежих роз.

Ян Даровский

САМАРА-ВАЛЬС

Волхов на север и Волга на юг,
И в облаках замыкается круг —
Облако обволокло:
Ветер надует, песок занесет —
Тех или сех, или то или се,
Как в ветровое стекло.

Кто-то настырный, как СССР,
Дела пытает у древних шумер
В смысле признания прав —
Что, недостаточно вам Пугача,
Каменной бабы, степного меча
И ледниковых дубрав?

Горы пусты, как беззвездная ночь,
В смысле отсутствия гномов и проч. —
Хватит и просто горы,
Семя для розы приемлет газон —
Хватит ему климатических зон
И бесконечной зари.

Опалесцирующие пески —
Девичьи пальцы — вполне далеки —
Даже в пределах руки —
Плесы и пляжи текут сквозь ладонь,
И при себе сохраняют огонь
Эти дома-сундучки.

И, замещая финляндский гранит,
Остров-Острович мой дом сторожит,
Переплывая в Неву,
Дальше — везде; и в индейский Гудзон,
Где ожидает скончанья времен
Так же, как здесь, на плаву.

Татьяна Грузинцева

Путешествие из Самары в Петербург

Приехали.

Закончилось наше путешествие из Самары в Петербург.

Стуча колесами, подъезжает поезд к родному грязновато-зеленого цвета зданию, где огромные буквы взгромоздились на крышу, словно гигантские голуби САМАРА, а сквозь них проглядывают другие, видимые в обратном порядке ЛАЗКОВ. Великаны эти раскачиваются при сильном ветре, так что иной раз страшно проходить мимо всей немыслимой конструкции.

Мы движемся не спеша, с потоком приезжих, сквозь темный сырой туннель на привокзальную площадь, вдыхаем до боли родной волжский воздух, и на душе радостно оттого, что наконец-то дома.

— Ну как поездка? — спрашивают нас.

— Потрясены, — отвечаем, — ни копеечки не осталось. Но это не беда, что нет денег, это даже кстати — вновь появится повод чтобы бросить курить. Да и поголодать не мешало бы. Какой только гадостью не пичкали мы себя во время нашего путешествия. Ведь готовые услужить и накормить бесцельно скитающихся милые женщины в валенках с пирожками и беляшами, повсюду следовали за нами. На улочках Рязани, проспектах Москвы, набережных Петербурга, повсюду, где бы мы ни были, они — розовощекие, в обрезанных перчатках — вручали нам, улыбаясь, национальное городское блюдо — теплую сосиску с кетчупом и куском хлеба.

И вот, стоя на вокзале родного города, радуюсь тихой радостью тому, что ждет меня, наверное, горячий суп с клецками и с жареным луком. А может блинов папа напек, догадливый. Если, конечно, вообще, ждут они меня. Откуда им знать, что поезд № 247 Петербург-Самара приезжает именно сегодня? И откуда им знать, что приеду я именно этим поездом.

«Затерялась наша блудная дочь, — думают они, — где-то в среднерусской полосе, среди диких рязанских лесов, церквей, погостов и зимних улиц незнакомых городов, в странной компании художников-импрессионистов».

 

— Устала? — участливо спрашивает мама.

— Запаршивела как собака. Десять дней толком не мылись, не спали.

— Ну и не хрена было ездить.

— Да что ты, мамочка, — отвечаю я. — Разве это главное? Не замечательно ли, сесть на поезд, купив билет подешевле, и бродить, опьяненной свободой и ненужностью, по чужому городу, заглядывать во дворики, задрав голову, ошалело смотреть на Исаакиевский собор или просто на мрачный величественный дом где-нибудь на Фонтанке.

А ещё, мамочка, ведь поездка все-таки удалась, несмотря на то, что доллар растет, рубль падает, ценам уж и не удивляешься, а лишь тупо смотришь на них, на красноморденьких продавщиц, на желтенький сыр в дырочку, и хочется смеяться без удержу и плакать на груди у толстой напуганной женщины, стоящей рядом у того же прилавка. Все выходило на удивление удачно, милая моя, и откуда-то, в самый последний момент появлялись нужные нам билеты. Когда не хватало денег, находился покупатель на картины. Словно Гермес — покровитель обманщиков и путешественников — взял шефство над нами и, оберегая, направлял к людям, могущим помочь бедным пилигримам, мамочка!

 

 

Зима. 1 января. Завывает вьюга, метет, треплет изнасилованные, пожелтевшие сосны. Колючим холодным ветром — бац! — прямо в морду, и дальше понеслась, играючи разметать мусор по улицам.

— В Рязань, в Рязань, — скрипит снег под сапогами.

Господи, объясни мне, что делает такое количество народа новогодним утром на вокзале? Куда им всем понадобилось, опухшим и утомившимся? Домой ли торопятся они, горемыки, или прочь бегут из опостылевшего города? Что гонит их в сей благодатный для отдыха, а не для поездок час? Тоска по родным своим? Возлюбленным, что ждут их за десятки километров? Или же, напротив, обижены они теми же родными и возлюбленными? Может физиономию кому набили они в новогоднюю ночь, а оттого, вот, и уезжают теперь из Самары.

— А сами-то?

И вот мне уже представляется, как вся толпа тусующихся вдруг обернулась, простерла руки, и вопрошает:

— А сами-то чиво-о? — и руками толпа разводит, и пальцем тычет.

— А сами-то куда-а?

А мы отвечаем, гордо и прямо:

— Мы путешествуем, на мир едем посмотреть, впечатлений набраться! У нас с собой вещей-то — одна пара белья на смену да бутылка пива «Очаковского» в дорогу.

И вот стоим мы на вокзале с бутылкой пива под мышкой, а в руках картины разного формата и большие, и маленькие.

— Мы ведь художники-передвижники, — объясняем мы всем, — картины рисуем, а потом берем да и передвигаемся куда-нибудь с ними.

— Что за картины такие, а ну покажите! — требует толпа. — Картин хотим! Хотим и мы приобщиться к прекрасному!

И на грязной привокзальной площади образовывается арена, в центре которой мы со своими картинами. Вениамин аккуратно распаковывает их и выставляет перед разгоряченной публикой, прислоняя свои шедевры к мусорным урнам различной конфигурации и с богатой цветовой гаммой.

— Мам, а как называются такие картинки, где ничего непонятно? — вопрошает семилетний юнец у своей норковой мамы.

— Импрессионизм, — цедит сквозь зубы мама-норка.

Публика возбуждена до предела, уже кулаки сжала, и только палец большой самый главный отогнут в сторону. Куда повернет его она, вниз или вверх? В висках у Вени кровь стучит, седые курчавые волосы затягивает он сзади в маленький пучок, слова-бандерильи готовый принимать на себя терпеливо. То ли кровь-цыганка польется сейчас по грязному снегу привокзальной площади, мешаясь с окурками и плевками, и обрывки картин полетят словно птицы за поездом Москва-Жигули. То ли схватит толпа Веничку бережно и понесет на руках торжественно к тому же поезду, провожая слезами талантливого земляка.

Но вот, картины выставлены все, и большие и маленькие. Замерла на мгновение публика — впала в кому, а тетки в пуховиках раскрыли рты и стоят, приобщаются.

— Урны, что ли продаёте? — нарушил тишину вновь подошедший.

Что же дальше, думаете? А ничего. Посмотрели, плечами пожали, и разошлись.

— Молодец, — сказала бабушка — рисуешь. Рисуй сынок, все лучше, чем пьянствовать.

 

Ну, вот, слава Богу, едем. Сидим на синих мягких полках и раскачиваемся в такт спешащему поезду. Немного пообвыклись все со своим новым званием «пассажир» и лезут в сумки, специально оставленные поблизости, доставая жареных кур, яйца всмятку, компотики в полиэтиленовых бутылях. Два мужика с боковых мест, успев сойтись коротко, эмоционально спорят, машинально опрокидывая один стакан за другим. А тут уж и приветливая женщина с сумками и тележками:

— Берите сынки пиво «Балтика», чипсы, сигареты.

И сынки не отказываются, готовые после поллитровочки раздухариться «Балтикой», и улыбаются уже немного глуповатой улыбочкой, и машут вслед ей чипсами.

— Приходите еще, мадам, — кричит толстый в турецком спортивном костюме.

— Может еще чего можете, покрепче? — крутит загадочно руками очкастый, и щерится ей вслед.

 

(продолжение следует)

Таня

Какое время суток?
Вечер.
Какое время года?
Осень.
Чтоб на столе застыли свечи,
Чтоб на часах застыло восемь.
И говорить о пустяках,
А сердцем чувствовать иное,
И, может быть, в его глазах
Открыть смятенье роковое.
И, спрятавшись в тени ресниц,
Блаженство пить из чашки чая,
Чтоб утром в сутолоке лиц
Лететь, людей не различая.

* * *

Тоненькая девочка,
Светлый человечек,
Что глядишь растерянно
В отраженье свечек.
Даже ты не можешь
Мне помочь сейчас:
Грустными потерями
Полон этот час.

 

Понравилось?

Проголосовало: 0 чел.