ПУТЬ К ЗАМКУ.

Мой путь лежал через Дарьяльское ущелье горной дорогой, которая веками соединяла Грузию и Россию. Машина поднималась всё выше и выше и перед нами открывалась панорама, которую, справедливо считают одним из красивейших видов Кавказа. Селение Казбеги, родовое гнездо одноименных князей принимало усталых путников. Слева по ходу, от подножия до самой вершины возвышался Казбек, на пригорке, среди облаков плавал Храм, в котором народная молва и поженила Давида и Тамару.

Когда мы уже проезжали по Картли, я услышал про загадочное место, мимо которого мы как раз и проезжали. На вершине горы, как гнездо орла над нами высились руины, но было видно, что раньше там стоял гордый и величественный замок. Сосед мне попался говорливый, знаток здешних мест и легенд с ними связанных. Он показал на руины замка, расположенные на почти неприступной скале, и начал говорить про стену, на которой змей, рыцарь и прекрасная дева, кто-то крикнул по-грузински и спутник умолк.

- Не хотят дразнить гусей, - шепнул спутник, ведь скоро Ночь на Ивана Купала, как говорят у вас, ночь Солнцеворота. Там творятся странные дела. Люди пропадают, вот что. Но кто-то проворчал ещё раз, и спутник умолк, теперь, уже до конца пути. Мысль о руинах замка, в котором в Ночь Ивана Купала что-то происходит, не давала мне покоя .

Поэтому, я решил подняться к замку. Как раз скоро должна была наступить Ночь Солнцеворота. Подъехав на рейсовом автобусе как можно поближе к горе, на вершине которой стояли развалины, протягавшие меня с неодолимой силой, я вышел из автобуса. Пока меня было видно, пассажиры смотрели через заднее стекло.

Молодость, здоровье, три дня в горах, при прекрасной погоде, чего же ещё надо для счастья?

Перейдя вброд небольшую речку, скорее ручей, я бодро стал карабкаться наверх. Но подъем стал всё круче, камни шуршали под ногами и темп замедлился. Ярко-синее небо, которое бывает только в диких горах, не исковерканных человеком, не задерживало жгучие лучи солнца и мне стало жарко. Выискивая место, куда можно было безопасно поставить ногу, я всё удивлялся: - Ну ладно, мужчины, они воины и пастухи, это их родина. Но женщины, они что, тоже карабкались так, что, иногда не знаешь, где у тебя ноги, где голова? Как туда принесли всё, необходимое для строительства Замка, как доставляли необходимые припасы?

Достигнув небольшого расширения ущелья, скорее небольшой долинки, где росла пара деревьев, я оглянулся на пройденный путь. Серо-жёлтые скалы, тонкая ниточка ручейка, окаймлённая полоской зелени, этот вид не был похож на вид «цветущей Грузии». Время клонилось к вечеру, в долинке был сушняк, который я запихал в свой, видавший виды рюкзак для того, чтобы было чем согреться на высоте. Я снова полез вверх. С каждым метром пути всё тяжелее становились несчастные пять банок «Завтрака Туриста» которые я нёс в рюкзаке с нехитрыми пожитками. Да не тех консервов, которые я видел недавно, из чистого мяса, а из смеси томата, пшена и кильки, которую в банке надо было упорно разыскивать. Булка хлеба, которая не черствеет, купленная мною в горном посёлке Квайса, что в Южной Осетии, дополняла мой рацион. Эта пшеница является предком всех остальных культурных сортов, как утверждал Вавилов. Хлёб из неё был самый вкусный, из тех, что я пробовал. Трудный путь продолжался, у меня уже подгибались колени, но, одолев такие трудности, в виду замка, который, казалось, смотрит на меня своими бойницами, я уже на одном самолюбии карабкался по всё более крутым склонам. Ручеек, сопровождая меня, прыгал с уступа на уступ, звонкой песенкой разрывал мертвую тишину ущелья, его ледяная вода замечательно освежала моё разгоряченное лицо, жизнь была прекрасна и удивительна. После каждого, особо трудного участка пути, кровь начинала быстрее бежать в жилах, Но вокруг стояла действительно «мертвая тишина». Не трещали кузнечики, не пели свою звонкую песню цикады, которых было полно внизу, и холодок недоброго предчувствия скользнул по спине.

Воспользовавшись большим, надежно стоящим камнем, я сел, отдышался и осмотрелся вокруг.

Синее, глубокое небо, не пятнало ни единое пятнышко птиц. Не кружили орлы, которых всегда было много в других областях Кавказа, не перепрыгивали бойкие чеканы-каменники, не было даже воробьёв. Обычно, в горах тебя сопровождают чеканы, серенькая птичка, немного крупнее воробья, с белым хвостом. Они, держась поодаль, перелетают впереди тебя, провожая до границ своего участка и передавая дежурство другой птичке, или парочке их. Да что там птицы! Не было даже назойливых мух, которые, неизвестно чем питаясь в безлюдных горах, мигом облепляют потное, разгорячённое лицо, стоит хотя бы на минуту остановиться.

Но вид с этого камня был великолепен. Широкая панорама гор, стоящая на другом берегу обширной долины, узкая ленточка бешенной реки, грохот которой, вдруг донес ветер, ниточка автомобильной дороги, по которой невыносимо медленно, и всё же, быстро скрываясь из глаз, ползли автомобили. На дворе была вторая половина двадцатого века. Меня, неожиданно приободрили приметы этого века, которые отогнали одолевающие меня мыслей о царице Тамар, о Витязе в шкуре барса, которую у нас, с легкой руки Бальмонта, считают тигровой, хотя барсы, или ирбисы, водятся тут и поныне, а тигров никогда не было.

Встав, я двинулся дальше. Камень закрыл от меня дорогу, возвращая к далёкому прошлому, которым здесь был пропитан воздух, вода и самые камни.

Мне стали попадаться обломки камней, явно обработанных человеком. Остатки полуразрушенных стен образовывали замкнутую кривую, следуя изгибам утёсов. В косом свете солнца мне удалось увидеть несколько странных знаков, вырезанных так глубоко, что время и сейчас было не в силах их стереть.

Наконец, передо мною раскинулся замковый двор. Пройдя через упавшие ворота, мне почудилось, что за мною лязгнула железная калитка. Я даже увидел заклёпки, широкие и выпуклые, набитые для защиты ворот.

Покрутив головою и удивляясь своему разыгравшемуся воображению, я двинулся дальше.

Широкий двор был некогда замощен камнем, сквозь который, уже давно пробивалась трава, весною сочная и зеленая, а ныне пожухлая и припорошенная пылью.

Двор замыкала стена фундамента замка, к обрушившимся дверям шёл высокий парапет, по которому сбегала гранитная лестница. Её ступени были расколоты, но глубокие потертости, немо говорили о бесчисленных ногах, ножках, в течение веков стёсывавших прочный камень.

На широком дворе лежали развалины других зданий. Вот поварня, из-под огромного камня, придавившего котел, и сейчас видна покрытая патиной времени ручка большого казана. Развалины часовни были увенчаны крестом, деревянным, но оббитым медью, возможно, когда-то позолоченной.

Но руины самого замка потрясали. Главная Башня уцелела, но замковый Зал для торжественных приемов имел всего две стены, стоящие углом друг к другу. Две остальные стены полуразрушены, пол был завален обломками.

На уцелевших стенах мне почудились какие-то пятна. Нагретый воздух струился и искажал всё, мешая рассмотреть, что же это за пятна.

Подойдя поближе, я вздрогнул. Сквозь тьму веков на меня смотрел суровый витязь в светлой броне. Шлём, с кольчужным воротом – мисюркой, которая защищала шею, блестящая кольчуга облекала могучую грудь, высокие сапоги с поножами защищали ноги. Тонкая талия, которой позавидовала бы иная красавица, была перепоясана широким поясом накладного серебра, на котором висел длинный кинжал в ножнах чудесной работы.

Он стоял спокойно, опираясь на длинный меч, по которому, казалось, пробегали светлые искры. Рыцарь был спокоен, казалось его не волновало, что по примыкающей стене к нему подбирался дракон, по-грузински Вишап.

От дракона уцелела только голова и выступающая вперед лапа, но всё было написано так, как будто художник работал с натуры. Драконы давно и прочно вошли в нашу культуру через образы китайского, японского, да и европейского искусства. Но вспомните икону «Чудо Георгия о змие». Всадник с копьем поражает, в общем - то небольшую рептилию. Только крылья дают возможность угадать в ней Дракона. На другой известной картине бледная дама выводит на цепочке из пещеры крылатого дракона. У дракона, возможно от стыда, горят яркие пятна на крыльях. Этот же Дракон, нарисованный на стене, поражал своим живым видом, злобой и горящими глазами.

Лицевые щитки роговой брони Вишапа были причудливо изогнуты, но не так, как на китайских драконах, нет, такие щитки я видел на фото змей из джунглей Амазонки.

Взгляд Вишапа, горел злобой и, ещё чем-то трудноуловимым. Если бы речь шла не о драконе, я сказал бы похотью! Присмотревшись, мне показалось, что голова Вишапа увенчана золотой короной. Его взгляд желто-зеленых глаз с вертикальной, как у кошек щелью, был направлен не на рыцаря с мечом, который спокойно преграждал ему путь, нет, он неотрывно смотрел немного дальше.

Стену с изображением рыцаря, рассекал проём двери. На другой стороне, лицом к зрителю стояла девушка. Машинально, я даже поздоровался с нею. Подойдя ближе, я понял, что передо мною творение великого художника. В собрании картин Тиссена – Борзинга, которое демонстрировалось в Эрмитаже, я видел картину «Женщина в красном». Спокойно и пристально, вот уже не первый век, в распахнутое окно реальности, из мира Красоты смотрит красавица. Красное бархатное платье, богатая скатерть, создают полную иллюзию жизни.

Так же и девушка на стене выглядит совершенно живою. Густые чёрные волосы, накрытые серебряной сеточкой, сбегали на платье малинового бархата, украшенное поперечными серебряными полосками. Полоски эти, как нельзя лучше подчеркивали высокую грудь, которая царила над такою тонкою талией, что мне невольно подумалось:

- Бедняжка, как же тебя стянули корсетом камеристки!

Подол платья простирался до пола, и только кончики зелёных сафьяновых туфелек выглядывал из-под них.

С трудом оторвав взгляд от изображения девушки, я обратил внимание на примыкающую стену. Развалившаяся, она сохранила только изображение лица, часть руки с кинжалом. Лицо человека, обращенное к девушке, горело такой любовью, таким самопожертвованием, что сомневаться не приходилось – передо мною было изображение самого художника. Он бросался защищать девушку, на лице которой презрение стало сменяться ужасом.

Я недоумевал: работа художника ставила его в ряд великих художников, но ни его имени, ни репродукций этого превосходного изображения я не видел. К такой работе, должна вести торная тропа, но, даже рассказ о ней, был грубо прерван, да ещё с намёком на сегодняшнюю ночь, Ночь Солнцеворота, или Ночь Ивана Купалы. В Древней Руси, это был праздник плодородия, и немало детей рождалось через девять месяцев после него.

Вечерело. С трудом унявши разыгравшееся воображение, я пошел искать место для ночлега. В углу, между камнями фундамента и парапета, нашёлся превосходный уголок, защищенный от ветра, покрытый высохшей травою, которая хотя бы немного смягчит жесткий гранит, который покрывал всё вокруг.

В тишине, при полном безветрии мои шаги звучали неестественно громко, я ещё сказал себе:

- Никто, кроме лисы, с её осторожными лапами, не подберется к тебе неслышно.

Широкая панорама луга, который открывался за руинами, не белела пятнышками отары, ни один дымок не поднимался в вечереющем небо Только высокие горы поднимались уступами. На этой высоте я был один.

Знакомый с правилами разведения костров, чтобы не устроить пожар, набрав несколько крупных камней, я соорудил из них примитивный очаг, в виде круга, в котором и разжег небольшой костерок.

Поужинав пресловутым «Завтраком туриста», вкус которого помнят, видимо только люди моего поколения, на каком-то железном пруте, подобранном в развалинах я повесил жестянку с водою из ручья, предвкушая сладкий, крепкий и горячий чай. Как мало надо в молодости, и, одновременно как много её надо, чтобы чувствовать себя счастливым.

Философское настроение моё длилось недолго. Бесшумно, как включённый фонарик, зажглась крупная звезда, или Денеб, или Канопус. Началась она, ночь Ивана Купала.

 НОЧЬ СОЛНЦЕВОРОТА.

В хрустальной вышине, повисли крупные, мохнатые южные звезды. Стало немного прохладнее и стремительно, как всегда на юге стемнело. Желтый цвет костра, в который я скупо подкладывал сучья, подобранные внизу, образовал защитный круг, только сзади, немного потрескивали камни фундамента, заметно остывая.

Нам всегда приятно смотреть на пляшущие языки пламени, огонь не воспринимается как враг, хотя скандинавы считали Локи, бога огня самым хитрым и коварным из богов. Да и Агни ариев, от которых мы, их потомки переняли слово огонь, был далеко не агнцем.

Потом, мои мысли плавно перетекли к картине, на стенах исчезнувшего замка. Кто они были, эти гордые рыцари, прекрасные девы, откуда взялся Вишап? Какая трагедия произошла здесь? Чего так боятся местные земледельцы? Эти люди не суеверны, без особых причин они не закрыли бы рот случайному попутчику, наоборот, наперебой рассказывали бы легенды, которыми так богат этот край. Что же здесь происходит в эту ночь?

Задумавшись, я не сразу увидел, что в освещенный круг вошел, совершенно бесшумно высокий мужчина.

Шапка коричневого каракуля, чоха с серебряными газырями, пояс кованого серебра и мягкие ичиги, вот весь его наряд.

Вскочив в большом смятении, почти в испуге, я постарался не выдать своего смятения и жестом пригласил незнакомца присесть.

При этом я немного передвинулся, холодный пот бросился мне в лицо: сквозь грудь незнакомца горела яркая звезда, которая и начала этот колдовской вечер.

Незнакомец присел, сделав рукою успокоительный жест, что-то сказав на незнакомом языке.

Не понимаю, - против воли вырвалось у меня.

Незнакомец, склонив голову, как бы прислушался, а затем, обыденным голосом спросил:

- Что переполошился? Первый раз встречаешься с призраком, что ли?

- Как-то не доводилось, - едва не лязгая зубами со страху, ответил я.

- Успокойся, тебе здесь ничего не грозит, пока ты не примешь решение, остаться тут, в моём времени навсегда. Были такие, для них время царицы Тамар представлялось идеалом. Они думали, что родившись на семь сотен лет позже, они стали в семьсот раз умнее. Они недолго жили, не зная обычаев, дерзя нахарарам – князьям, или азнаурам - дворянам. Поэтому, заклинаю тебя, держи язык за зубами, если собираешься возвращаться. И дай клятву – сорок лет молчать обо всём, что тут увидишь и услышишь.

Совершенно искренне я дал требуемую клятву: кому охота в здравом уме и твёрдой памяти, окончить жизнь в сумасшедшем доме?

«До восхода Луны мы, обитатели Замка будем бесплотными призраками, видимыми, но неощутимыми.

Когда над нашим горизонтом встанет Солнце Мертвых, как называют Луну проклятые огнепоклонники, тогда мы обретём плоть. Снова в наших жилах закипит кровь, старые страсти и обиды захватят нас. По древней Клятве, данной Ночью Ивана Купала, это будет длиться до скончания веков, или до Слова, которое разрешит Клятву.

РАССКАЗ ПРИЗРАКА.

- Я, - начал незнакомец, - Вано М. Я принадлежу к славному роду князей Картли, но наш род то богател, то проваливался в пучину нищеты. Наши владения располагались на торговом пути, которые соединяют Картли с Персией и, дальше, с далёкой и таинственной Индией. Поэтому мы быстро богатели, но проклятые кызылбаши очередных шахов Аббассов, или Шапуров, шли через наши владения. Пылали сёла, женщины и дети скрывались в секретных убежищах, а мужчины гибли, или побеждали на стенах замка. Сколько раз, после очередного нашествия нашему роду приходилось восстанавливать разрушенные стены, выкапывать золото и книги из тайников.

Но с воцарением Великого царя всей Грузии – и Картли и Кахетии и Мингрелии - Давида-Строителя нашествия прекратились. Я был ещё мал и меня отдали побратиму отца - князю Автандилу в аталыки. Аталычество – наш старинный обычай, при котором юноша до совершеннолетия воспитывается приёмными родителями, которые отвечают за приёмыша перед Богом и людьми. И аталык не смеет опозорить род премного отца и свой собственный.

Я не был единственным приёмным сыном князя Автандилу. Рядом со мною за обеденный стол садился Георгий С.»

Я намеренно не привожу тут фамилий, которые хорошо известны и поныне. Может кто из потомков, или родственников, примет за обиду простое и безыскусное повествование, поведанное мне Призраком, или князем Вано, как бы дико это не звучало.

«Георгий, - продолжал Вано, - Был старше меня на год. Природа щедро наградила его ростом, силой. Неутомимый охотник, стрелок из лука, великолепный боец на мечах, он вызывал всеобщее восхищение, где бы он ни появился. Но любить, никто его не любил. Слишком тяжел был грех гордыни, возложенный на него природой.

Ещё десятилетним мальчишкой он жестоко дрался с пятнадцатилетними парнями. Избитый, он отлёживался и снова шел в драку. Скоро он стал предводителем всех молодых парней в замке. Он не признавал над собою ничьей власти, кроме власти нахарара, как главы рода и власти его дочери -–прелестной Кетеван, Кето, как её звали все.

Прелестная и шаловливая, она была истинной владелицей замка. Суровый отец не мог противиться её желаниям и делал всё, что бы она ни задумала.

Девочек не отдают в аталыки, а сейчас я знаю, что немного послушания ей бы не помешало.

Отец всегда брал её на руки, подбрасывал к потолку и говорил своим звучным басом:

- Клянусь, моя Кето не будет женою человека, в чьих жилах не течёт царская кровь!

При этих словах Кето заливалась звонким смехом, я и Георгий мрачнели. Но кто обращает внимание на двух малолеток?

Князь Автандил имел право так говорить. Его род был одним из самых родовитых в Картли, да и во всей Грузии. Часто, в кругу близких, он пренебрежительно отзывался даже о Багратидах. По его словам они вели свой род, правда, очень старинный, от какого-то пришлого китайского царевича, который, растеряв войско, остался в этих горах.

Самой любимой игрой Кето была игра в царицу.

На широком парапете трубачи играли торжественный марш. Стайка служанок выносила ковер, высокое резное кресло, небольшую скамеечку, потому, что «грозная царица Кетеван» с этого кресла не доставала ногами до земли. Ставился стол для даров.

Торжественно, в зелёном, расшитом золотом бархатном платье выступала на парапет царица Кетеван. Впереди неё шли два воина в полном боевом наряде, сзади шли ещё два воина. Кетеван садилась в кресло, двое воинов скрещивали пики перед царицей, двое становились по бокам, чуть поодаль, клали на плечи алебарды.

Вперед выходил глашатай княжества и в полной тишине провозглашал:

- Грозная царица Кетеван изволит принимать посольства из далёких стран.

Показывалась процессия из десяти – двенадцать чумазых мальчишек, одетых в овчинные тулупы мехом наружу. Они изображали рабов из далёких стран. Однажды мне пришла в голову идея, вымазать их лица смесью сажи и бараньего жира и выдать их за негров. Идея имела у Кето шумный успех. Несколько раз такая процессия шествовала через двор, вызывая громкий лай собак.

За мальчишками двигались важно и чинно послы. Чаще всего это были мы с Георгием. Я любил читать книги, хотя Георгий и смеялся надо мною, говоря, что рыцарь не монах и уметь читать и писать ему не пристало. Когда я однажды привёл в пример царя Давида-Строителя, который строил не только крепости, у которого при дворе были и живописцы и поэты, Георгий умолк. С тех пор он начал немного прилежнее учиться. Бродячий болгарский монах Никифор, Несущий Победу, как он перевел своё имя, обучил меня греческому и болгарскому языкам, читать и писать. Я читал его единственное сокровище: книгу Кузьмы Индикоплитова «О круге земном».

На обложке был изображен сам Козьма, высунувший голову сквозь небесную твердь и, с интересом, рассматривающего Славу Божию. Никифор часто говорил, что, если бы не наше кахетинское, то он давно бы ушел искать Край Земли.

Поэтому, когда я был в посольстве, я начинал свою речь:

-   Великая Царица! Слух о красоте и мудрости царицы Кетеван дошли до наших далёких земель. Я, повелитель сорока султанов, восьмидесяти царей, прибыл сам, чтобы убедиться, что слухи не врут. Но они бессовестно умалили Красоту её лица и мудрость её речей. Прими же царица наши дары!

-   С этими словами мы складывали на стол свои дары.

Кето, величественным жестом отсылала на кухню дары Георгия. Чаще всего это были улары, кеклики, добытые им на очередной охоте.

Мои дары состояли из блестящих камешков, найденных в ручьях, из темных плиток шифера, на которых, остриём кинжала, или мягким куском мела я рисовал целые картины.

Безудержная лесть наших слов, наше преклонение перед Кето дошла до грозного князя. Но он не принял во время меры, слишком весела была во время этих игр Кето. Но время шло и нахарар забеспокоился. Эти то игры и дали князю желанный повод, чтобы удалить нас из замка не нанеся кровной обиды нашим родам. Георгию уже было пятнадцать, когда Никифор подобрал камень, на котором был мой рисунок. Обычно они лежали в «казне» Кето, дожидаясь следующей большой уборки. На камне была изображена Кето и величественный Замок за её спиной.

Никифор долго что-то говорил князю и, с ближайшим караваном, мы поехали во дворец Метехи, ко двору Давида-Строителя, «для дальнейшего воспитания».

Наконец два провинциала увидели блестящий двор величайшего из Грузинских царей.

Мингварухусцест – дворецкий долго наставлял нас, как вести себя на большом приёме, где нас представили царю.

- Что же юные князья хорошего рода, держатся браво. А во время битвы будут моими порученцами.

Большая честь, оказанная нам, вызвала зависть других княжеских детей, присутствующих в зале, но Георгий поднял голову и попросил царя направить его в полк.

- Я уже достаточно большой, чтобы сражаться в первых рядах, а не стоять за царской спиною.

Эта речь не понравилась Давиду, но он только рассмеялся. Будь по-твоему, но после первой же битвы ты придешь ко мне и расскажешь, как мои порученцы отсиживаются за моей спиною. Когда мы вышли погулять в сад, к нам подошли пять человек и стали задирать Георгия.

- ТЫ, неумытая деревенщина, ты не был ни в одной битве и называешь нас трусами?

В начавшейся драке Георгий просто расшвырял своих соперников, но мне, на которого напал только один азнаур, пришлось хуже. Мы молотили друг друга кулаками, потом, сцепившись, мы катались по земле, награждая друг друга тумаками, и хрипели только одно слово: - Будешь, будешь?

Так началась моя дружба с князем Ираклием Д.

Мы проводили вместе всё своё свободное время, которого было немного. Сборы войска, бесконечные тренировки, походы. В первой же битве меня послали в самую гущу с царским приказом князю Джудошвили с приказом развернуть фронт. Я выполнил поручение, заработал первую из своих ран, скорее глубокую царапину. Стрела туркопула вошла мне в щель в доспехах и вышла из спины, не задев важных органов.

После битвы, в которой полк Георгия не принимал участия, Георгий при всех, на пиру, по случаю победы обратился к царю с восхвалением и попросил прощения, за то, что думал, что у порученцев лёгкая служба. Бледный от потери крови, я сидел рядом, и было приятно, что и мои заслуги были отмечены. Конечно, когда черноглазая Ануш, робко прикоснувшись к свежему шраму, спросила…. Но оставим это.

Тут же, на пиру, мы впервые увидели Тамар, дочь царя. Ей было лет четырнадцать, но её красота уже расцветала. Вокруг неё вились поклонники, впрочем, не переходя границ приличия и рыцарского поклонения.

Первым её поклонником был, несомненно, Шота. Древний род Руставели воспитал величайшего поэта Грузии. Но немногим от него отставал и Бесики, поэт, чьей любовной лирикой была зачарована молодёжь. Около Тамар собрался круг людей, составивших славу Грузии.

Мне с детства хотелось уметь хорошо рисовать и придворный художник, Арчил, стал давать мне уроки живописи. Я быстро совершенствовался, боюсь, что немало золота из княжеской казны ушло на пергамент и краску для моих работ. Но одну из книг с моими миниатюрами хранила сама Тамар.

Меня, по рекомендации Арчила, отправили в Византию. Я был потрясен этим городом, пупом Вселенной, наполненным говором на всех языках мира. Гигантские башни, Храм Святой Софии, цистерны, в которых хранилась вода для всего города, ипподром, торжественный выход базилевса, всё наполняло мою душу каким-то торжеством. Мне удалось привлечь внимание самого базилевса Алексея Комнина и его высокоучёной дочери Анны. Она долго расспрашивала меня о Грузии, с которой у Византии были давние и тесные связи. Еще римские легионеры построили в Дарьяльской теснине свою крепость, чтобы обезопасить Грузию от набегов с севера».

Тут я прервал речь Призрака и сказал, что я видел эти развалины, которые в народе считаются «Замком царицы Тамар». Вано обрадовался, что имя его царицы не забыто, а я, благоразумно умолчал об образе Тамары, запечатленном Лермонтовым, и умолчал, что и через века русские построили в Дарьяле крепость для этой же цели.

Вано продолжал:

- Возможно, часть моих рассказов легла в исторические хроники, которые прославили имя Анны, как она прославляла в них имя своего отца.

Но византийское искусство было мертво. Скованное невежественными фанатиками, для которых малейшее отступление от канона было тяжким грехом, оно повторяла само себя.

Там же я увидел и русских бояр. Они никогда не снимали своих драгоценных шуб, но были смелы и приятны в общении. Зная, от монаха Никифора болгарский, я быстро овладел и русским. Мне вообще языки даются легко.

Особенно я сдружился с боярином Иваном Пронским. Он называл меня Вано, а я его Ваня. Много было выпито вина, мы тешились игрою на мечах, Ваня показывал мне своё вооружение. Стоя на границе двух враждебных народов – легковооруженных, стремительно передвигающихся кочевников и закованных в тяжкие панцири псов-рыцарей, как называл их Ваня, русские приняли уникальный набор оружия, годного и против рыцарей и против степняков.

Тут я впервые увидел бехтерец - на прочную кожу были нашиты стальные пластины. При движении, казалось, что это огромный змей ворочает своей чешуёю. Тяжелый пластпнчатый лук Вани не мог натянуть никто из моих знакомых. Шестопер и чекан легко пробивали тяжелую броню.

Если бы у русских и грузин не было заносчивых князей, если бы… Но история шла так, как шла.

Меня и моего друга возмущали легкомысленные византийские девки, впрочем, очень красивые. Привыкшие к строгости отношений, к понятию Честь, мы не заглядывались на них. Я восхищался силой Ивана, он был просто потрясён моим умением рисовать.

- Эх, Вано! Приехал бы ты на Русь, увидел бы наши леса, рассвет над бором, ты бы понял, какая красота бывает в мире. Мы поклялись, что, при первой возможности погостим друг у друга, и свою клятву мы сдержали.

Здесь, у православных монахов, я впервые узнал, что для Тамар ищут князя одной с ней веры. Нас окружали царства и султанаты, вера которых была для нас неприемлема. Греческий царь – базилевс не имел сына, и оставались только князья Руси. Для нахараров этот брак был ещё приемлем и потому, что русский пришелец, не имея корней в стране, не мог привести с собою серьёзную военную силу. Вследствие этого, он не мог стать самодержцем Грузии и сломать непокорство и раздоры нахараров.

Мы с Иваном бродили по Царьграду, как его называл Иван, и удивлялись громадам зданий, искусным статуям, шумной толпе, обилию разных товаров. Но Ваня печально смотрел на распущенное, шумное наёмное войско.

- Это не войско, а вооруженная толпа разбойников и серьезной войны они не выдержат.

- А телохранители Алексея – спафарии? - спрашивал я.

- Эти гиганты в серебряных латах хороши для парада, чтобы пускать пыль в глаза. Для того чтобы владеть искусно оружием, надо усердно тренироваться в боевом его применении, а не только в показных приемах. Наиболее серьезной военной силой здесь являются мои соотечественники и варяги. Они не предадут нанимателя, их нельзя перекупить.

Варяги жили в своих казармах, где они установили культ Одина и Тора. Варяги радушно принимали Ивана и меня. Они были рады услышать несколько слов на родном языке, передавали Ивану приветы и дары для далёкой Родины. Дары были очень ценные, и я удивлялся, как варяги доверяют словам недавнего знакомого.

- Скоро я возвращаюсь на Русь, там дары пойдут с другими людьми – или купцами в Новом Граде, или варягами, изрядное количество которых служат при стольном граде Владимире.

- А дойдут ли дары до далёкой Скандии, или Дании?

- В нашем народе нет воровства, купеческое слово тоже верное. Если посланец будет жив, дары дойдут до родича.

Через несколько лет, уже в Картли, я услышал о разграблении папистами-крестоносцами Константинополя. Величайшая империя перестала существовать. Как и предсказывал Иван, наёмное войско не выдержало удара кованых полков крестоносцев, варяги и славяне полегли в неравной битве с «защитниками Гроба Господня». Графы Боэмунд и Роберт, предводители войска, были озабочены только наживой. Как часто благое, даже благочестивое дело обернулось трагедией для народа. Базилевсы не доверяли народу, совершенно фанатичному в делах веры, народ там не имел оружия, и не защищал город. Алексей Комнин, доверившийся крестоносцам, пожал плоды своей близорукости.

В Грузии тоже назревала очередная война, и мы не могли послать войско на защиту оплота истинной веры.

Небольшое Латинское королевство, созданное крестоносцами на руинах Византии вряд ли просуществует долго.

Я разочаровался в византийском искусстве и решил вернуться в Грузию

Когда я вернулся, как знатока русского языка меня включили в состав посольства, которое направилось на Русь, чтобы просить князя Милославского, дать своего сына, чтобы тот стал мужем Тамар.

Перейдя через опасные теснины Дарьяла, едва не погибнув в лавинах, мы достигли Великой степи. По словам купцов, сопровождавших нас, она тянется до самого моря, где живут раскосые, жёлтолицые люди. Никто из купцов там не был, путь занимает, при благоприятных обстоятельствах три – четыре года, но оттуда привозят удивительные вещи, равных которым у нас нет. Шелк и фарфор приходят только из Чины, как называется эта страна, драгоценные камни из Индии, но владыки мест, по которым надо идти караванам, не любят, когда от местных купцов уплывает их барыш.

Мы ехали по широким степям. Посетили удивительное место. Среди степей возвышались родные горы, из которых, как и в Тбилисо текли целые реки горячей, кисловатой, вкусной воды. Мы там купались, наши кони неохотно уходили из райского уголка. Через несколько дней пути, степь закончилась. Мы были только рады уйти с такого места, где тебя видно за несколько поприщ. Нам повезло, мы не встретили большой орды кагана Кобяка, но стычек с мелкими шайками хватало.

Наконец, мы добрались до первого русского города, когда уже установился санный путь. В широких розвальнях нас, укутанных в такие шубы, что на Востоке их могли бы себе позволить только богатейшие владыки, мы не чувствовали мороза.

Когда мы приехали в стольный город Владимир, я был поражен, услыхав от одного из воевод, стоящих в полной броне для нашей встречи: «Гамарджоба, Вано!»

Это был мой друг Иван, с которым мы так славно провели время в Царьграде.

И здесь мы проводили время не хуже. Пиры сменялись медвежьей потехой, княжеской охотой.

Когда я первый раз увидел русского медведя, разъярённого, вставшего на дыбы, поднятого из теплой берлоги, грубо разбуженного от зимнего сна, я понял, почему мои друзья говорили о нем иносказательно, не желая, чтобы лесной хозяин услышал их. Медведь был поистине громаден, стремителен в движении. Если бы не великолепные псы, не знаю, чем бы окончилась охота. Псы хватали великана за ляжки, за коротенький хвост. Медведь стремительно вертелся, одного пса ему удалось цапнуть кривыми когтями. Бедняга отлетел бездыханным. Но это только добавило боевой злости остальным. Псы были великолепно обучены и держали медведя в постоянном напряжении. Когда Иван подошел с одною рогатиной к зверю, тот поднялся на задние лапы и пошёл на нового врага. Широко раскинув лапы, распахнув горячую пасть, грозно ревя, он был великолепен и неописуемо страшен. Остановленный прочной рогатиной, которая погружалась всё глубже и глубже в тело, пока не дошла до самого сердца, медведь боролся до конца, пока не упал на холодный снег. Псы жутко выли, хватали разгоряченными пастями кровавый снег, но не приближались к медведю со стороны его мощных лап.

Княжеская охота была у русских репетицией войны, а также средством пополнить запасы мяса.

Здесь меня полоснул жёлтыми клыками вепрь, которого русские считают самым опасным зверем леса. Защищая выводок, вепрь бьётся до конца. Немало князей и воинов погибло под его ударами, когда он бьет в ноги и рвёт ребра, как корни деревьев при кормёжке. С охоты мы везли громадное количество битого зверя, оленей, вепрей, свинины, зайцев. Из шкур добытых мною трех огромных волков, мне сшили великолепную шубу, при запахе которой наши псы, когда я вернулся домой, завыли и бросились врассыпную. Но лежать в этой шубе зимою, на санях было одно удовольствие.

Из-за Камня, как русские называют длинную гряду гор, где-то далеко на востоке, привозили целые связки драгоценных мехов соболя, куницы, колонка. Меха никто не считал по штукам, их выдавали из княжеской казны «сороковками». Именно столько шкур надо было для «постройки» одной шубы. Местные модницы щеголяли в шубках из «собольих пупков». Легкий, блестящий, драгоценный мех великолепно грел на любом морозе. А морозы здесь бывали знатные. Плевок не успевал долетать до земли, как превращался в лёд. Тут не было зазорно сказать совершенно незнакомому человеку, даже если это встречная красавица, что у того побелел нос, или уши. Эти варвары оттирали пострадавшее место тем, что и служило причиной обморожения – снегом. Меня охватывала дрожь при одной мысли об этом виде лечения, но, как-то одна красавица, подошла ко мне и стала растирать мне лицо, сначала колючим, а затем, теплым снегом, я понял, что хозяева знают, как лечить «подобное подобным», как завещал нам великий лекарь Абу Али ибн Сина.

Мы стояли обедни, заутрени в удивительных русских храмах. Не имея камня, они возводили крепости, церкви, дома из одного только дерева. Железо быстро истлевает в этом сыром климате, и русские делали всё на деревянных скрепах.

Мужики, собравшись, по обету одного из них, который давал обет для избавления от опасности, за один день ставили церковь, которая так и называлась «обыденка». Часто я наблюдал, как мужики виртуозно владеют топором. На войне их топор, насажанный на длинную рукоять, становился страшным оружием. Боевой топор, которые так любили русские богатыри, был только немного тяжелее и крепче плотницкого. И Иван тоже, не утерпев, иногда брался за топор и выделывал коньков, петухов, которых ставили наверх крыши.

- Ить конёк, он счастье приносит, а петух от нежданной беды стережет, - говорил он на мои недоуменные вопросы. Я представлял себе князя Автандила, который ладит своему крестьянину крышу, и весело смеялся. Князю такое только в страшном сне может присниться.

Но и горели эти деревянные города регулярно.

Не раз и не два, во время строительства деревянного дома я слышал, как мастер кричит:

- Ну что ты ставишь бревно южной стороною наружу, ставь северною!

Подойдя к такому мастеру, я спросил, какая разница, бревно ведь круглое?

- Видишь ли, - пояснял мастер, - Дерево на северной стороне плотнее, между кольцами расстояние меньше, дом то и простоит дольше.

- Но вас регулярно посещают пожары, разве дом простоит долго?

- А ничего, надо делать на совесть, а там Бог рассудит, какому дому стоять, а какому гореть, по грехам нашим!

Русская баня меня совершенно покорила. Для нас, имеющих мало леса, такой бани не построишь, но в русской бане мы парились каждый четверг. У нас отличные бани в Тбилисо, там текут горячие воды с серным запахом, но и русская баня великолепна.

Сговорив Тамар за князя Юрия, как русские называют Георгия, мы двинулись в обратный путь. С собою я подбил поехать Ивана Пронского, который поехал с нами и которого мы принимали со всем своим, и тогда уже прославленным гостеприимством.

Иван ехал, с любопытством озираясь по сторонам. Когда мы проезжали прикавказские степи, он с изумлением смотрел на вставший перед нами в розовом свете утра Ошхомахо, как Эльбрус зовется у осетин.

- Неужели снег никогда там не тает?

- Никогда!

- Чудны дела твои, Господи! - говорил он крестясь. Дарьял совершенно его покорил. Грохочущий Терек, так не похожий на спокойные, широкие реки Руси, облака, которые были ниже нас, приводили его в какой-то восторг.

- Выше леса стоячего, ниже облака ходячего был Иван-дурак, а Ванька Пронский и того лучше, за облака забрался. В Дарьяле мы узнали, что муж едет не к дочери царя, а к самой царице.

Закатилось Солнце Грузии, умер великий Давид-Строитель...

Когда окончился срок траура, в Кафедральном соборе, там же, где похоронен Давид, состоялась свадьба Тамар с русским князем.

После этого, я направился в Исфаган, для обучения мастерству художника, и, одновременно как глаза царицы в этом, враждебном нам государстве. Иван отправился с нами.

Всё приводило его в восторг – и наши красавицы, не отводящие огненных глаз от широкоплечего молодца, и наши храмы, и наши бани, которые он попробовал в Тбилисо и высокие горы.

Но, когда мы начали движение по Персии, его восторги немного утихли.

Тьфу, пропасть, - плевался он при виде девушек с обнаженными животами.

Меня приводили в восторг персидские миниатюры, в которых красавцы, на тонконогих конях везли прелестных девушек в цветущий сад. Резные серебряные блюда, украшенные тонкой резьбой, персидский шелк, персидские ткани, кумганы, богато усеянные бирюзой и рубинам, казалось, вышли из-под рук мастера мастеров.

Но страною владел шах-ин-шах Шапур, который поклялся ввести всюду огнепоклонничество.

Нам с Иваном, была глубоко чужда это идолопоклонство, с их Башнями Мертвых, куда, без всякого погребения бросали тела умерших, их гаремы, куда собирали девушек и женщин, не обращая внимания даже на кровное родство. Мы всегда были готовы покинуть страну. Но, когда Иван, в пылу спора о вере так двинул их мага-огнепоклонника, что того пришлось бросить в башню Мертвых, нам пришлось бежать.

Погоня настигала нас недалеко от широкой и глубокой реки, и тогда Иван спрятал нас в воде, заставив дышать через тут же срезанный камыш. Это их казаки так прятались, или устраивали засады. Было очень трудно, но погоня прошла мимо.

Вернулись мы очень вовремя.

Гордый, мужественный, привыкший к беспрекословному подчинению женщин, русский князь не ужился с Тамар. Властолюбивая царица не хотела делить власть ни с кем, а князь не имел воинской силы, чтобы взять эту власть. Быть только мужем, он не мог.

Иван отправился на Русь, с богатыми подарками и мы больше так ничего и не узнали друг о друге.

Я ещё справил несколько посольств, заработал некоторую известность, пока неумолимая судьба наша не исполнилась.

Тамар решила выйти замуж за горского князя Давида Сослана. Видно, она хотела, во первых, обезопасить страну от набегов с севера, а потом, имя Давида напоминало ей отца.

Венчание устроили с маленькой придорожной часовне, на границе Грузии и Осетии. Маленькое здание было богато украшено коврами, Сослан принес в подарок несколько пудов свинца, потому, что князь владел Садонскими рудниками, разрабатываемыми с древних времён.

Но и этот брак не принес Тамар счастья. Через некоторое время князь уехал воевать Гроб Господень. Вернувшись, он много говорил о своих подвигах в Аккре, в Иерусалиме, но это уже было никому не интересно.

А надо мною и Георгием свершилась неумолимая Судьба.

Прошло десять лет, с того, уже далёкого дня, как нас с Георгием поручили заботам Папуа, дворецкого князя Автандила. До меня доходили слухи о том, что сыновья местных князей сватаются к Кето, но было также известно, что она всем отказывала.

Меня обнимало много женщин за эти годы, персиянки и гречанки, грузинские девушки были бы не прочь увидеть меня своим мужем, но в сердце у меня царила одна Кето. Теплилась робкая надежда: не меня ли ждет она, так хотелось в это верить.

За месяц до Иванова дня, взяв богатые дары, я отправился к замку князя Автандила. Путешествие было нетрудным. Угроза близкой войны отступила - мне удалось добыть сведения, позже полностью подтвердившиеся, что Шапур собирается на войну в Белуджистане. Племена, населявшие эту страну - луры, белуджи, бахтияры никогда не славились своим богатством, зато пользовались известностью непревзойденных воинов. Может быть, жадное внимание Шапура привлекли месторождения бирюзы, рубинов и лазурита, которые находились в провинции Бадахшан? Как бы то ни было, Шапур увяз в горной войне с неукротимыми племенами, Грузия получила передышку.

Кругом цвели сады, я скакал впереди своего немногочисленного отряда, сердце моё пело. Скорее, скорее, понукал я верного коня, и тот косился на меня фиолетовым глазом: я никогда его так не подгонял.

Одолев подъем, который, впрочем, раньше не был таким крутым, как стал потом, после землетрясения, я предстал перед князем и его красавицей дочерью.

Князь обрадовался мне, обнял меня, пожурил, что такой известный дипломат (это не мои, это его слова), совсем забыл родной очаг и не появлялся уже много лет. Но Кетеван мне только холодно кивнула.

Я был поражен произошедшей в ней переменой. Вместо прелестной девочки, передо мною стояла настоящая надменная красавица. Да что говорить, портрет, написанный мною, не передаёт и сотой части очарования, присущего ей. Но острый глаз художника, заметил на лице выражение скуки, высокомерия и надменности, совершенно не присущие прежней Кето. Мы прошли в покои князя. Я бросился к его ногам и попросил отдать мне в жены Кето.

Князь поднял меня, усадил, как равного рядом и с горечью в голосе сказал:

- Дорогой Вано! Когда тебя и Георгия привезли сюда, я подумал, что в замок приехал кто-то, кому я передам Кето и свои владения. У меня не было сына, Кето была моим единственным ребенком. Я всем сердцем полюбил вас и смотрел на вас, как на своих детей. Но я слишком баловал её, вбивал ей в голову мысль о том, что только царь, или Румейский король достойны быть ей парой, да и в этом случае она, богиня, снизойдет до царского величия. Теперь я пожинаю плоды своего безумия. Но я не запрещаю тебе попытать счастья. Ты можешь предложить ей руку и сердце. Женщина всегда остаётся загадкой для мужчины, даже, если она его родная дочь. От всей души желаю тебе удачи, потому, что желаю счастья своей дочери. Георгий слишком горд, а два гордеца в доме - не к добру. Но будет так, как решит Кето.

Я смотрел на него и не верил глазам. Вместо гордого нахарара, прозванного Мечом Грузии, военачальника, одержавшего множества побед, человека, чьё имя гремело во всех сопредельных странах, около меня сидел старец, маститый и убелённый сединами, но сломленный горестями.

- Только не торопись, пусть Кето хорошо присмотрится к тебе.

Князь встал и повёл меня осматривать замок, в котором было много новых построек. Величественный Зал для торжественных приёмов привел меня в восторг, я спросил князя, как он собирается украсить этот зал.

- Я хотел бы пригласить живописца, который написал бы тут, - князь указал на одну из сторон, - портрет моей Кето, чтобы и в веках была прославлена её красота. Но я не знаю такого, которому я бы доверил эту работу.

- Батоно, - вскричал я, - Перед тобою, смею сказать известный в Картли живописец . Доверь мне эту работу, и века увидят несравненную Кетеван во всём блеске её красоты.

Разрешение мне было дано, я с энтузиазмом взялся за дело. Работа по сырой штукатурке – написание фресок, была мне хорошо знакома. Закрыв двери зала, допуская туда только штукатуров, выписанных из Метехи, я с увлечением принялся за дело. С тайной радостью я написал портрет Георгия на простенке, отделённого от Кето проёмом двери.

Изобразив его стоящего прямо, положившего руки на перекрестие меча, я не знал, какой зловещий символ я изобразил. На стене, примыкающей к той части стены, где я изобразил Кетеван, я нарисовал себя стоящего спокойно, и, только глаза художника следили за Кето. Напротив Кетеван изображён был райский сад, куда я хотел бы ввести МОЮ Кето. Как судьба посмеялось надо мною!

Закончив роспись зала, я отправился к себе, переоделся в свою лучшую одежду, взял диадему, которую я перекупил у шемаханской царевны и пошел искать Кето.

Ноги мои прилипли к полу, язык замёрз в гортани, когда я, случайно услышал как Кето, смеясь, говорила своей камеристке:

- И ты представляешь, Марьям, что этот Вано приехал сюда просить МОЕЙ руки. Может где-то быть маляром -– почётное дело, но я не выйду замуж за него. Наверно у него не всё благополучно в роду, его матушка, наверно согрешила с каким-нибудь богомазом.

Язвительный смех камеристки и сейчас звучит у меня в ушах.

Шатаясь, я вышел в залу, разбудил штукатуров. На оставшейся стене, на которой я, вначале нарисовал райский сад, я изобразил символ гордыни, одного из смертных грехов. Увенчанный золотой коронкой Вишап направлялся прямо к Кето, минуя спокойно стоящего Георгия.

Как страшно исполнилось моё пророчество.

На дворе послышался шум. Я вышел и увидел Георгия, который тоже решил попытать счастья.

Тем же вечером, сидя в проеме окна, я увидел Георгия и Кето, которые прогуливались под окном. Они остановились и мне хорошо было слышно каждое слово.

- Милая Кетеван, я прошу тебя стать моей женою, но Кето перебила его. Её голос стал скрипучим и неприятным.

- Что у меня за несчастная судьба! То какой-то маляр набивается в мужья, то наёмный вояка! Я не выйду замуж ни за кого, кроме царского отпрыска и неизвестно, кто кому сделает честь своим выбором.

Как громом пораженный, стоял Георгий. Он не сразу понял, что ему сказала Кето. Он вскричал:

-Какой маляр!?

Я выпрыгнул из окна и остановился перед ними.

- Маляр – это я, князь Вано М., любимец царицы Тамар, самый искусный дипломат Грузии. - как можно спокойнее сказал я.

Лицо Георгия побагровело, он выхватил меч. Я тоже, но Георгий поднял меч вверх и страшно напряженным голосом произнес:

- Клянусь Ночью Ивана Купала, которая будет завтра, эту гордячку пусть постигнет её судьба. Даже если её будет готов сожрать Вишап, клянусь Ночью Солнцеворота, мой меч не поднимется в её защиту! Даже если мне придется видеть это семьсот лет.

_ А я клянусь Ночью Солнцеворота, даже, если мне придется защищать Кето семьсот раз и семьсот раз погибнуть при этом, ни один вздох сожаления не сорвётся с моих губ!

Слово, выпущенное на свободу, становится разящим кинжалом Судьбы.

Кето только фыркнула при этих клятвах и ушла, заметив, что хорошо бы этим олухам подраться, да и перебить друг друга.

Мы и не ведали, какие жуткие силы вырвутся на волю, освобождённые необдуманно данными клятвами.

Мы не стали драться друг с другом, делить нам было нечего, Обнявшись, друзья с детства и новые друзья по несчастию мы направились в духан и здорово напились в эту ночь.

Проснулся я с тяжелой головой. На дворе стоял невероятный гвалт. Когда я выглянул наружу, то увидел, как в ворота въезжает новый караван. Редкие в наших краях верблюды, великолепные лошади гордо несли свой груз.

Но вот Луна уже поднимается, моё время кончилось. Заклинаю тебя, молчи, ты сейчас увидишь конец этой истории, но если тебе дорога жизнь, молчи. Еще одно – ты должен нас покинуть, пока Солнце не сотрет последние звезды той ночи, что ещё будет. Иначе, к уже имеющимся легендам об исчезновении людей добавится ещё одна. Мы все оденемся плотью и кровью, ты можешь кушать и пить на нашем пиру, если тебе улыбнется какая-нибудь служанка, не теряйся, но говори только самое необходимое. Ты будешь всё понимать, но ради самого себя – МОЛЧИ! Я обещал, но Судьба заставила меня нарушить своё слово, но об этом я не жалею.

В эту секунду лучи полной Луны залили широкий двор. Всё вокруг волшебным образом переменилось. Замок встал во весь рост, он гордо высился, как в момент своей славы. По двору забегали служанки. Стало светло, как днём, да это и был день, день накануне Ночи Солнцеворота.

Призрак, нет, не призрак, а князь Вано подвёл меня к величавому, седоусому человеку, одетому в коричневый архалук, с великолепной саблей на боку.

Отрекомендовав меня как гостя из далёких краёв, князь Вано отошел. Неожиданно во дворе загалдели, шум достиг апогея, во двор неспешно вошел караван. Видимо, это был тот караван, о котором говорил Вано.

Караван-баши что-то крикнул на незнакомом, гортанном языке, по двору забегали слуги, верблюды сели, вьюки расседлали, и в моём поле зрения появился незнакомец.

Высокий, статный, одетый в мелкочешуйчатый бехтерец, он имел самый достойный вид, но, производил странное впечатление. Я никак не мог уловить его глаза.

Ко мне подошел князь Вано и пригласил в трапезную. Когда все расселись, Автандил встал и произнес молитву.

- Почему это делает князь? – спросил я шепотом Вано.

- В доме нет священника, старый умер, а монах Никифор куда-то ушел.

Когда молитва была прочитана, князь Автандил обратился к вновь приехавшему, попросил гостя рассказать, кто он и из каких краёв.

Гость встал, я, наконец, смог его разглядел. Высокий, с бледным лицом, с высокими скулами, с головой, увенчанной золотой короной он начал:

- Я Наг, царь Нагов из далёкой Индии, я Властелин обширных земель. Сорок королей встают за мною, когда я зову их на битву и ни один не смеет мне отказать. Сто слонов идут в битву впереди меня, а число воинов за моей спиной неисчислимо. Стол мой обширен, пожалуй все ваше царство уместится за ним. Дворец мой, с серебряной крышей, освещает камень Кармакул, сияющий как Солнце в ночи.

Зная, что в Индии нагами зовут кобр, я хотел закричать. Я понял, кого напоминает мне этот пришелец. Смертельно опасная змея встала на хвост, раскачиваясь, она выбирала, кому нанести последний укус.

Но Вано дернул меня за полу кафтана, в который преобразился мой пиджак с такой силой, что я сразу вспомнил его предупреждения.

- Не мешай Судьбе свершиться, - шепнул Вано.

При словах Нага о том, что он царь и властелин, Кето внимательно поглядела на него. Глаза их встретились, и по залу как бы пробежала искра. И потом, где бы она ни была, глаза Кето неотрывно смотрели на Царя Нагов.

Пир продолжался до вечера и, наконец, стало совсем темно. В зале зажгли факелы и свечи. Около стены стоял спокойно князь Георгий. Его поза была в точности похожа на ту, в которой Вано её изобразил. Могучие руки спокойно лежали на перекрестии меча, по светлой броне бегали блики от факелов.

Пришелец встал, и начал речь:

- Великолепная и мудрая царевна Кетеван! Даже до далёкой Индии дошла молва о вашей прелести. Но я поражен, вы ещё прекраснее, чем говорит о Вас молва. Я предлагаю Вам стать моей женою и царицей Индии!

Кетеван встала, её глаза неотрывно глядели на Нага, и я понял, что она зачарована. Или загипнотизирована, как говорят сейчас.

Она встала, медленно поправила волосы и начала говорить:

- Я…

Тут её речь была грубо прервана. В зал ворвался монах в домотканой, коричневой рясе, весь всклокоченный, покрытый пылью. Он высоко держал деревянный крест и дико кричал:

•  Ночь Солнцеворота началась, но я успел! Именем Господа нашего, заклинаю тебя, Сатана, яви свой истинный лик! Извергаю тебя из рода людского, провались ты в ад, из которого вышел!

•  После его слов мы были ослеплены вспышкой, а когда глаза стали видеть…

Посредине зала находился огромный Дракон, или Вишап, как его зовут в Грузии.

Князь Автандил закричал:

- Георгий, спаси Кетеван, и она станет твоей женою!

Но Георгий холодно ответил:

-   Я поклялся и не изменю клятве.

  Тем временем Кетеван шла к Нагу, не глядя по сторонам, как зачарованная птичка. Вано прошептал:

- Теперь моя очередь умирать!

С обнаженным кинжалом он прыгнул, заслоняя собою Кетеван.

Вишап разинул пасть, зашипел, как струя перегретого пара.

Могучая лапа припечатала Вано к полу, ужасный хвост взметнулся, и несчастный Вано был разорван почти пополам.

Страшная голова повернулась, Кетеван сделала шаг вперед.

Какая-то сила толкнула меня вперед и, не помня себя, не помня всех клятв о молчании, я бросился вперед, схватил Георгия за рукав и закричал:

- Князь Георгий, да Жора наконец, проснись, убей злого Дракона, и исполни долг Воина и Рыцаря! Спаси Деву, как и должно Рыцарю, несмотря на клятвы, данные в горести, в миг потрясения и обиды.

Вишап оглянулся, длинный хвост взметнулся. Спиною я вышиб трехметровой вышины двери, всеми ребрами пересчитал ступени, и растянулся на дворе.

Когда я очнулся, на дворе было светло. Покрутив головою, удивившись длинному и такому связному сну, я шагнул вперед и зашел в разрушенный зал. Картина разительно изменилась. На изображенном с неподражаемым искусством полу, валялась отрубленная голова Вишапа, Кетеван стояла, прижав руки к лицу. Георгий стоял, подняв меч. Вано нигде не было видно.
Внезапно пол мягко качнулся, под землёю прокатился гул.

Выбежав во двор, я дико закричал.

По всему двору, из каждой щели выползали гады. Большие и маленькие, черные и светлые, они ползли в мою сторону.

Не помню, как я спустился с кручи, Через грудь тянулась багровая полоса, похожая на след от бича. Полоса горела, незнакомый запах бил в нос всё тело было как избитое.

Свою клятву молчать я выдержал. Прошло достаточно большое количество лет, а я и сейчас не знаю, что тут явь, то тут сон. Но замок, как я слышал, был разрушен до основания локальным землетрясением, и больше никто не увидит замечательные фрески и не услышит невероятный рассказ Призрака. И не сойдёт в Ночь Ивана Купалы со стены молодая Кетеван, не встретится с грозным рыцарем, не появится Вишап, перестанут пропадать люди, для которых век славы Грузии, милее нынешнего. И не нарисует больше своих удивительных картин величайший, но, увы, безвестный художник.

Понравилось?

Проголосовало: 6 чел.