Нас восемь внуков у бабушки от трех ее сыновей. Я – самая старшая от старшего сына, моего непутевого отца. С детства все «шишки» сыпались только на меня и только по причине моего старшинства. Сестры играли в мои куклы, а я, наказанная за очередной «проступок», убирала в шкафу - подметала пол – мыла окна (почему-то в качестве наказания для меня выбирали физический труд, хотя, признаться, домашней работой меня не сильно загружали) и украдкой поглядывала, как моим пупсам отрывают головы, а потом сосредоточенно лепят их на место, или разрисовывают мои (мои!) альбомы драгоценными фломастерами. Все манипуляции сестры сопровождали злорадным хихиканьем и ехидными комментариями.
Они меня не любили. Потому ли, что я обожала читать, или потому, что мы с родителями жили с бабушкой в ее доме, а может, я не нравилась им из-за моей полноты-эдакая крепенькая репка на пухлых ножках… А еще мне нравилось одиночество, я любила быть наедине с собой, и, когда меня наконец оставляли в покое и я могла забраться на чердак с книжкой, это были минуты счастья.
В общем, двоюродные сестры и брат меня не любили. Иногда казалось, что даже ненавидели. Однажды я уснула днем на диванчике в полуосвещенной бабушкиной комнате, а мои сестры накрыли меня всеми одеялами, что нашлись в огромном бабушкином доме.
Для меня до сих пор загадкой остается детская жестокость. Это сейчас я вспоминаю тот эпизод с грустной улыбкой, а тогда… Тогда я проснулась от того, что мне было нечем дышать, я не могла понять, что происходит. В ужасе разбросав одеяла, визжа на одной высокой ноте, я вскочила во весь рост, спрыгнула с дивана, запуталась в одеяле, упала. Они стояли и смеялись. Хохотали, и слезы выступали на их карих глазах (у всех бабушкиных внуков были темные и, как мне казалось, скучные глаза). С тех пор я стала бояться тесных помещений. До дрожи в коленках, до невозможности сделать вдох, до крови на прикушенной губе. Брат, которому собственно, принадлежала эта идея, о чем мне не преминули сообщить девочки, был мною бит прямо на грядках с молодыми всходами, которые бабушка так лелеяла. Мы катались по земле и ругались словами, знать которые в нашем возрасте вроде бы не полагалось. Но я была уже начитанным ребенком, хоть и домашним, а читала я все, что попадется под руку, братишка же дружил у себя в городе с ребятами старше его. В общем, когда бабушка услышала то, что исходит из невинных детских ртов и увидела помятые грядки и избитого единственного внука, вопрос о том, кто виноват, даже не поднимался. И меня наказали. Потому что я была старше, как следствие, по логике взрослых, должна была быть умнее, терпимее и проч. и проч. Я, наказанная, сидела в доме, а детвора с родителями, съезжавшаяся к бабушке в дом несколько раз в год из близлежащих городков, отправилась в парк – кататься на каруселях и есть мороженное.
Надо сказать, что при всех моих «бедах» я росла довольно счастливым ребенком, которого любили и баловали. Только понимаю я это теперь, взрослой. Тогда я была твердо уверена, что меня родные не любят, а может быть, они даже взяли меня из приюта.
Бабушка в тот день пришла ко мне в комнату, вздохнула тихонько и присела ко мне на краешек кровати. В желтом платочке, в ярком «цветастом», как она говорила, байковом халате и с грустными глазами. «Ну ты же должна понимать, ты ведь старше…», и рука, попытавшаяся погладить меня по голове, опускается, потому что я с громкими рыданиями отшатываюсь от нее в дальний угол кровати. Бабушка встает, поворачивается, крестит меня и уходит, осторожно закрыв за собой дверь.
Бабушка умерла, когда я была в выпускном классе. Я не плакала. Совсем. Мне было очень стыдно, но внутри стоял какой-то ком, который не пускал слезы наружу. Они – другие внуки – рыдали в голос, их глаза покраснели, платки были мокры насквозь. А я им завидовала. Как завидовала все детство. Тогда – в последний раз. Теперь мы дружим, мирно общаемся, ездим друг к другу в гости в города, по которым нас разбросало, наши дети спокойно играют вместе и никогда не ссорятся, а двое из племянников мои крестники. Но тогда, в детстве, как же я завидовала, что наша бабушка любит их, а меня, как мне представлялось, только терпит.
Она умерла, а мой ком все никак не прорвется. До сих пор.
Все «шишки» всегда сыпались только на меня. Потому что я старшая среди внуков. А еще потому, что меня она любила больше всех остальных.