Я вглядывалась в лицо этой женщины и не могла понять, то ли это я принарядилась, грабанув театральную костюмершу Зосю, то ли гримировали кого-то под меня. Она тоже с дамским любопытством оценивала мою изрядно ощипанную недавним гриппом фигурку. Женщина была абсолютным моим отражением, разве что формы сохраняла более аппетитные, да высокая пышная причёска громоздилась короной, венчая это воплощение мечты художников Возрождения.
Долго такой обоюдный «вернисаж» продолжаться не мог и я, наконец, подала звук:
― Эээээ… ― ну и на том мне спасибо. Даже театральный критик имеет иногда право на долю косноязычия. Даёшь журналистам права на НЕ свободу речи, блин!
― Княгиня Херцунг, ― отрекомендовалось моё усовершенствованное отражение и наклонило по-птичьи-синичьи головку, отягощённую килограммами двумя не то завитых, не то самостийно вьющихся волос. Это уже ни в какие ворота не лезло. Херцунг была фамилия неких ответвлений моих давным-давно почивших в Бозе предков, живших и здравствующих ещё во времена Ледникового периода. Ага, весёленькое было времечко! Первая мировая, революции, голод, гражданская… Словом, предки мои благополучно здрапали куда-то за кордон, где, по слухам, вполне благополучно жили и множились. Только одна бедолага благородного рода Херцунгов умудрилась, не пересекая заветную границу, тогда, в блаженной памяти 17-ом, подцепить тиф, посему и была оставлена перепуганными родичами на попечение какой-то знахарки. До лучших времён, типа. Поправишься – шуруй за нами. Девчушка поправиться поправилась, но ушуровать из новорождённой Советской России не сумела. А чтоб богоданный титул и иноземная фамилия не сослужили ей великий кабздец, срочняком скакнула «в замуж» за чистого происхождением пролетария. И пошёл на благословенной Советской земле род наш – страшная помесь аристократических утончённостей мировосприятия и чистА-конкретнА пролетарских замашек. Ничего так коктейльчик получился, живучий вполне и в меру интеллигентный, без особых душевных рефлексий (если не будить наших внутренних спящих бешенных псов).
Весь этот генеалогический экскурс пронёсся у меня в моей полуинтеллигентной башке в доли секунды и с визгом затормозил на вполне объяснимом повороте ― …а был ли мальчик… Тьфу! Пешкова перечитала! Поворот, конечно, обрисовался не про мальчика, а про психушку ― уж не стоит ли мне туда наведаться, раз мои трижды усопшие уже предки перед носом фигурируют да, в добавок, рассматривают, точно я таракан какой диковинный.
― Н-н-наталья… ― тупо промямлила я и почему-то проделала некое нелепое па ногами и «кармой», видимо, с точки зрения моей генетической памяти, это должно было означать реверанс или книксен что ли? Кто их там разберёт… Мой внутренний пролетарий выдал зычное ГЫ-ГЫ-ГЫ и почесал в голове, мда-а-а…
― Мы с Вами родственники, ― мило улыбнулось существо в батисте и кружавчиках (которые мой пролетарий просто видеть не мог, не пуская злобную пену изо рта). ― Если я не ошибаюсь, я прихожусь Вам двоюродной пра-пра-пра-пра… Пожалуй, будет проще назвать меня Вашей пращуркой.
«Ящуркой!» ― ехидно хмыкнул пролетарий и тут же получил хлёсткую пощёчину лайковой перчаткой от внутренней моей аристократки, возмущённой столь моветонным поведением этого мужлана.
― Я отметила наше внешнее сходство, ― церемонно кивнула моя аристократическая часть, а пролетарская просто молча офигела. Сознание (и то, и другое) завывало сиреной, требуя срочно и немедленно разумного объяснения происходящему, логика и интеллект визжали то же.
― Вас, несомненно, удивляет моё появление, ― очень своевременно заметила княгинюшка.
― Есть немного, ― буркнул мой пролетарий и озадаченно вылупился, ожидая продолжения банкета.
― Давайте выйдем на балкон, ― предложила Херцунг и, слегка подобрав подол многослойного фееричного туалета (прости, Господи!), легко шагнула к тюлевой занавеске. Только в этот момент я обратила внимание на окружающую меня обстановку. Сказать, что она была мне не знакома, это мягко. Интерьерчик был ещё тот: кисея какая-то сплошная, торт со взбитыми сливками, а не комната, брррр. Как меня сюда занесло, когда, зачем?.. Или я умудрилась отдать Богу душу и сама не заметила? Резонно, иначе откуда бы тут пращурки мои объявились?
Мы вышли на странноватый, такой же витиеватый, я бы сказала, кружевной, балкон, разукрашенный с барочно-детской непосредственностью кованными виньетками и прочими архитектурными излишествами. Так и казалось, что он вот-вот рухнет под нашими ногами, ну не может такое воздушное сооружение выдерживать безболезненно двух дам из плоти и крови. Или?... Если он не подчиняется закону земного притяжения, отчего же и не может? Возможно, ТУТ вообще законы отсутствуют…
― Я что, на том свете? ― вопрос мой прозвучал как ПУК во время званного обеда, видно, пролетарий, отпихнув деликатную аристократку, таки прорвался к моему речевому аппарату. Ну, и нарулил соответственно. Мою странную собеседницу однако мой вопрос в шок не привёл. В обморок она, во всяком случае, не грохнулась (во клюква бы была! Отхаживайся потом с потусторонней барышней).
― А Вы разве знаете, сколько их и который из них ТОТ, а который НЕ тот? ― её невообразимо «мои» глаза заблестели мягким смешливым светом. Я смутилась (подумать только!).
― Не знаю…
― Собственно это и есть одна из причин моего визита, ― дама снова улыбнулась и указала мне рукой куда-то вверх. ― Видите?
Я смиренно проползла взглядом по путеводной пухлой ручке и продолжила шествие глазами за её пределы. Ничего сильно инфернального я не заметила: закат, как закат, ослепительно красивый, правда: драматические переливы оранжевого, алого, фиолета и черноты. Вполне в моём невоздержанном вкусе. Посреди всей этой истерично кричащей палитры висело ярко-красное, идеально круглое солнце.
― Мунк… ― сразу навесила я ярлык, как и положено любому писаке-критику.
―? ― вопросили глаза княгини, но тут же дали мне понять, что по большому счёту её это никак не волнует. Ну, Мунк и Мунк, мало ли… ― Смотрите дальше.
Неожиданно с красками на небе стало что-то происходить, точно огромный художник, поддавшись отчаянию и впадая в творческий кризис, вдруг свирепо смешал все цвета невероятных размеров кистью. Облака, мазки небесные, закрутились в бешеном водовороте, образовали гигантскую воронку, идеальный шар солнца поплыл зигзагами и был жадно втянут в эту вселенскую бездну. Во мне что-то взорвалось, сердце рухнуло, а в мозг зуммером застучало КОНЕЦ СВЕТА, КОНЕЦ СВЕТА… Последняя мысль была: «Сейчас всё будет для всех кончено, а я не могу обнять в эту секунду мужа и сына…». Оглушающая, безумная, раздирающая мозг и все внутренности МУЗЫКА оглушила и разметала поток сознания, ослепила и…

Я проснулась. Будильник жизнерадостно орал «Взвейтесь кострами синие ночи!». Одному Аллаху ведомо, почему мой вполне не озабоченный пионерским детством благоверный выставил на нашем будильнике этот кошмар всех тех, кто в силу возраста застал ещё пионерские лагеря. Лагеря… лучшей ассоциации не придумаешь. Алибек неистово скакал по спальне, безголосо вторя будильнику и судорожно что-то разыскивая, ибо халаты, блузки и рубашки взвивались к потолку не хуже «синих ночей».
― Ыыыыыыы…. ― подала я голос, чтоб хоть как-то выразить своё возмущение и ненависть к наступившему утру с промозглым туманом за окном. Хотя после такого сна… уж лучше град и камни с неба, честное слово!
― Натуся, ― расплылся в белозубой улыбке мой свирепый гунн. ― Утро доброе! Как спала? Плохо… ― что за идиотская привычка у него самому отвечать на свои же вопросы?! Чего тогда и спрашивает… ― Вертелась, бормотала и вообще под занавес влепила мне кулаком в ухо, вот.
Алибек был человеком подвижным, сверх моего терпения активным и невозможно жизнерадостным, что мало вязалось с его шкафообразной фигурой и скуластым, смуглым лицом, несущим все возможные и невозможные этнические черты. Стоило ему насупиться ― никакие скинхеды, наркоманы и банальные уличные хулиганы были нам не страшны. Силы он был немереной, и немереной же доброты, доходящей до раздражающей наивности.
― Мало тебе… ― проворчала я и сунула ноющую голову под подушку, для надёжности вцепившись в неё руками (не раскололась бы).
― Злючка! ― по всем моим ощущениям, супруг-громила стащил меня с кровати и куда-то поволок… Нехорошие предчувствия зашевелились у меня в груди, но нет, в этот раз жестокого, принудительного умывания под холодной водой (любимейшая экзекуция Алибека) не последовало. Нас с моей неразлучной подушкой притащили на кухню, выложили на угловой диванчик и начали соблазнять ароматами варимого кофе. Не знаю, как подушка, а я точно соблазнилась.

― То есть, я тебя зря будил? ― огорчился Алибек, допивая свой кофе и выслушивая мои праведные стенания относительно «мне не на работу, а ТЫ!!!…».
― Дошло, наконец!
― Ага, дошло, ― кивнул он примирительно и ехидно заулыбался. ― А что это меняет, женщина?! Муж не может в одиночестве завтракать! На фига я женился?
― А кто бы с тобой нянчился? ― вернула я ему подачу. ― Одна дура была, её и взял.
― Точно! ― согласился он, допивая уже на ходу остатки кофе и из моей чашки. ― Найду ещё одну дуру, устрою гарем, или я не восточный мужчина?
С гиканьем и громогласным ржанием он вылетел из кухни и, побиваемый моими тщедушными кулачонками, круша всё на своём пути, ринулся к выходу. Такие весёлые утренние разминки заряжали нас приподнятым настроением и деловой активностью на целый день. А порция романтических обжиманий перед входной дверью делали меня вполне терпимой для окружающих. Словом, утренний моцион мы совершили всецело и полностью, благодаря чему я вся такая заряжённая, белая и пушистая направила свои стопы в спальню Умида. В самом деле, разве же можно будить наследника, будучи в дурном расположении духа? От этого дети растут замкнутыми и забитыми. Так что… детским психологам и родителям на заметку.
Умид был идеальной помесью меня и Алибека: добряк и оптимист ― в папашу, лентяй и сибарит в меня. В кого он был ещё и хитрец, только Аллаху и ведомо. В свои 3,5 года он уже ловко манипулировал моим и отцовским сердцами. Вот и сейчас.
Он приоткрыл азиатский папашин глаз и умильно уставился им прямиком мне в левый зрачок. Моё амплуа строгой мамаши тут же разлетелось вдребезги и я, конечно, тут же завалилась на его по всем параметрам маловастую для меня кроватку, прижала к себе тёплый комочек и засопела с ним в унисон. А ни пошёл бы этот детский сад куда подальше! Мама дома. Гуляем!

― Славный какой, ― княгиня Херцунг нежно погладила пухленьким белоснежным пальчиком Умида по круглой смуглой щёчке.
― Вы меня извините… ― сердце моё было сжато чьим-то ледяным, жёстким кулаком. ― Но он не любит сидеть у чужих на руках.
Почему мне было так плохо от того, что эта красивая и, судя по всему, милая дама ласково прижимала к себе тельце моего сына?
― Я вовсе не чужая ему, я же его бабушка, разумеется, если опустить все эти несносные –пра. Более того, Вы разве не видите, как ему тут нравится? ― Умид, действительно, сиял, как тульский самовар, махал обеими ручонками, точно крылышками и смеялся каким-то не своим, совсем серебристым смехом. ― Ангел, сущий ангелочек, ― дрожащим от нежности голосом повторяла княгиня и заглядывала ему в пухлощёкое личико, гладила смоляные, совсем отцовские волосёнки, кудрявящиеся, как у меня, на висках и лбу (постричь бы пора). А у меня от этого почему-то по коже ползли колючие льдинки и в горле стоял горячий ком, готовый вылиться криком, истошным, диким воем волчицы, у которой на глазах в упор расстреливают её волчат.
― Не надо, ― Херцунг подняла, наконец, глаза на меня. ― Не надо так, Натальюшка, я же говорила Вам, Мир вовсе не один. Ваш, стоит отметить, один из самых жёстких и горьких. Поверьте, мне есть, с чем сравнивать.
― Пожалуйста, отдайте мне сына! ― заскулила я жалобно и поползла на брюхе, прижимая уши плотно к голове. Только сейчас я поняла, что и впрямь превратилась в облезлую бурую (врут, что они серые!) волчицу. ― Пожалуйста, отдайте!!!
― Я не могу, ― тихо ответила моя пращурка и обдала меня синей тоской огромных глазищ. ― Но Вы не печальтесь, ему здесь будет очень-очень хорошо, они будут жить у меня, пока Вы не придёте.
Моё брюхо прилипло к тёплой траве…
― Они?!!
― Да, Ваш муж тоже здесь. Он сейчас как раз варит кофе, ― просто сказала княгиня и кивнула головой в сторону белого дома с колоннами, похожего на кинотеатр «Октябрь», в который мы так любили ходить с Алибеком.
Я хотела что-то сказать, но… Подняла морду и из моей глотки вырвался тягучий, утробный вой.


― Мамочка, не плачь! Мамочка!!! ― Умид истошно орал, обхватив меня за шею и рыдал, напуганный моими стонами. ― Мамочка, я больше не буду!!!
― Умка… ― только и смогла выдохнуть я и сжала по-звериному своё сокровище в лапах… то есть в руках. Мои поцелуи напоминали волчьи укусы. Спустя какое-то время я начала приходить в себя. Чернявая головёнка уткнулась в мою грудь и сладкое тепло постепенно разлилось по всей моей дрожащей тушке.
― Почему ты плакала? ― Умидка поднял экзотическую мордашку и по-взрослому пытливо заглянул мне в глаза. Он невозможно был похож сейчас на своего отца. Тот вот так же, бывало, заглядывал мне в зрачки своими «жадными, раскосыми очами». От этого его взгляда я ощущала себя обычно маленькой девочкой. Девочкой, в объятиях большого и сильного, доброго и любящего Отца. Я могла покапризничать и поплакать, могла выкинуть какой-нибудь фортель или просто уютно устроиться на широкой и такой надёжной груди и отдохнуть. Отдохнуть от всего: от завистливых и шушукающихся за спиной коллег, от матерщинницы-продавщицы в соседнем магазине, от похотливых липких взглядов, от самодуров начальников, от жестокого и холодного мира …
― Ничего, Умка, ― я всё ещё сидела, обхватив сына обеими руками, точно у меня его пытались отнять. ― Сон просто плохой приснился.
― А сон это что? Это как кино? Или мы там тоже живём? ― иногда Умид пугал меня философскими или риторическими вопросами не приличными для его возраста.
― Мм-ээээ… ― только и смогла промямлить я в ответ, но Умка принял от папаши в наследство ещё одно свойство ― отвечать на собственные вопросы самостоятельно. Надо сказать, это частенько облегчало нашу жизнь.
― Я знаю, сон это как другая комната. Вот мы сейчас с тобой сидим тут, а потом раз и пойдём на кухню. Так и сон. Да? Живём, живём тут, а потом раз и идём в другое место жить. Так?
Меня передёрнуло. Кто-то прошёл по моей могиле ― так, кажется, выражаются господа англичане. Очень верное выражение. Что бы стряхнуть холод, охвативший меня в результате Умкиной версии, я уцепилась за слово кухня.
― Пошли-ка завтракать. Давай я тебе блинчиков напеку, ― Умид был блинным фанатом, перспектива погрузить скрученный треугольником блин в смородиновое варенье могла отвлечь его от всех мыслимых философских вопросов и теософских изысканий.
Алибек явился на обед ровно в 14.00. Меня всегда поражала его пунктуальность. Несмотря на свои немецкие корни, я вечно куда-то опаздывала. А вот мой «средний азиат» ― никогда! Штампы, господа, я никогда не приветствовала. Тем паче, относительно этнических склонностей.
― Ээээ, блинным духом пахнет, ― повёл носом благоверный, принимая на себя тигриный прыжок Умки. Ладонью вытер варенье со щёк наследника и лукаво воззрился на мою поникшую персону. ― Праздник что ли какой? Или в лесу кто-то сдох? В честь чего блины в доме?
― А так… ― почему-то мне было стыдно признаться в своих бабьих глупостях. Подумаешь, сны…
― Опа… плов… с барашком?! Ой, ассалим, что-то ты натворила! Или натворить собираешься, ― Алибек пытливо взглянул на меня и погрозил пальцем. ― Не иначе сегодня снова фуршет после премьеры и я опять буду 3 часа ждать ваше высочество в машине у театра.
― Не, ― я покраснела. Премьера сегодня действительно ожидалась, и не шутейная. Аккредитация и все иксклюззивы были у меня в кармане. Но… Я твёрдо решила завтра сказаться смертельно больной и разыграть перед редактором умирающую лебедь. Фигу ему! Перебьётся. Отдам Ленке сегодня все права, пусть девочка пофорсит на постпремьерной пьянке. ― Завезёшь меня вечерком к Ленке, я ей документы кое-какие скину?
― Это к той, к крашеной? ― поморщился Алибек. Он терпеть не мог Ленку за её неистовое и всепоглощающее кокетство, направленное на всё, что шевелится и весит свыше 14 кг.
― Нормальная девчонка, ― буркнула я, не желая подогревать его неприязнь к коллеге.
― Да и флаг ей в руки, барабан на шею и поезд навстречу! ― легко согласился мой добряк. ― Довезём маму к тёте Лене?
― Довезём!!! ― Умид фанатично любил не только блины, но и автомобили. Он волчком завертелся на отцовских коленях в предвкушении вечернего пути и под шумок тяпнул из папашиной тарелки кусок мяса. Руками! Поросёнок! Гены, блин…

― Ну, так что у нас случилось? ― Алибек грузно шлёпнулся на диван рядом со мной и водрузил свои медвежьи лапищи мне на плечи. Почему-то он иногда начинал говорить со мной, как с маленьким ребёнком ― что У НАС случилось? Что печалит НАШИ глазки? Почему МЫ хлюпаем носом? От этого становилось теплей.
― Мне снится моя бабка… вернее, хрен знает сколько раз –пра бабка…
― И что? Говорит что-нибудь плохое?
― Нет, вроде… Наоборот, хорошее, но… ― я умолкла не в силах сформулировать, что именно так меня убивало в этих снах. Ведь и правда, ничего страшного в них не было, напротив, всё очень красиво даже, уют какой-то… Ох, как я ненавижу этот бабий бред, свой в том числе!
― Но что? ― Алибек притянул меня к себе и замкнул в надёжное кольцо своих нечеловечески добрых лап. Невероятный покой обуял мой воспалённый идиотский мозг, за ним подтянулось растрёпанное сердце, а там и то, что у нормальных людей именуется Душой, тоже угнездилось. Нет, ну точно, истеричка, сны ей, понимаешь…Валерьяночки, дура набитая! Электрошок… Или лоботомийку-с? Лечись, психопатка-любительница!
― Да так, устала просто, наверно. Нервы на пределе, вот и чудю… чуЖу… нет, чуДю. Точно, чудю я, вот!
― Раз чудишь, значит, ты Чудо, ― утешил меня мой медведь.
― …или Чудовище… ― дала я сама себе зуботычину. А нечего панику наводить и честных мужей запугивать истериками.
― В общем так, ― отрезал Алибек тем самым тоном, слыша который я всегда надевала маску послушной «свободной женщины Востока» ― сейчас ты шлёпаешь в ванну, набуровлю тебе зелья всякого благовонного туда, потом выпиваешь то, что заварю в чайнике и спишь, как милый человек до моего возвращения. Попрыгали!
Маг мой и Волшебник! Чудодейственные чаи и ванны с маслами, знатоком которых слыл мой супруг, могли воскресить мёртвого. Сидя на краю ванны, я наблюдала, как деловито Алибек пробовал локтем воду на предмет температурного режима. Я делала так, когда купала новорождённого Умку…
― Извольте, принцесса! ― приложил к груди открытую ладонь мой восточный Принц и отвесил поклон, хорошенько при этом треснувшись лбом о раковину. Не по размеру моему богатырю были эти тщедушные ванные комнатёнки. ― Чччёрт! Вощем, лезь, давай, остынет, толку не будет!
― Только после Вас, мой Господин! ― попробовала я искусить собственного мужа, цепляясь за его водолазку. Не тут-то было.
― Ррррррррработтттттта! ― прорычал он свирепо и, кинув последний грустный взгляд, на то, что обречённо плавало в ванне в полном одиночестве, покинул пределы комнатки. Ну, я хоть убедилась, что ему этого не хотелось делать, и то хлеб. Погоревав немного о несостоявшемся свидании, я углубилась в обонятельный процесс ароматов эфирных масел и невероятного чая. Тем очень скоро утешилась. Мы, женщины, такие ветреные!

Блаженство и покой намертво вошли в меня после проделанных процедур. Для закрепления пройденного я сжевала полплитки шоколада, выловила из кроватки почивающего сладким послеобеденным сном Умку и перетащила в нашу спальню. Чувствовать его тёплое тельце рядом это был мой кайф. Он почмокал, сонно зыркнул на меня чёрно-лунным глазом и снова погрузился в созерцание своих невинных детских грёз. А я вооружилась книгой и ушла в мир, созданный каким-то замысловатым, но очень недурным писателем.

Алибек явился в откровенно приподнятом настроении.
― Вы сегодня отлично себя вели, ― подытожил он моё обеденное радение и волевое решение провести вечер исключительно в кругу семьи. ― За это вам причитается сюрприз!
― Какой?! Какой?! ― заскулили мы с Умкой дуэтом. Не известно, кто из нас больше любил эти алибековы выдумки.
― Сюрприз есть сюрприз, ― садистски развёл руками наш мучитель. ― Вот вернёмся от тёти Лены, тогда всё и будет. А пока отскочьте от папы оба нафиг, дайте умыться и покЮЮЮшать… А, кстати, кто попробует проковырять дырочку в пакете, тому буду шлёпать по наглой рыжей морде! – указующий перст строго покачнулся перед нашими любопытными носами. Мы с Умкой гнусно захихикали и (кто бы сомневался!), едва грозный мужчина удалился за пределы видимости, срочно пробуравили дырочки в бумажных свёртках.
― Я всё вижу!!! ― слышался громоподобный глас Алибека перекрывающий шум воды, но было поздно, мы тоже уже кое-что успели рассмотреть сквозь проруби, продолбленные в бумажных боках, ха!

Ленка металась по дому, точно обезумевшая белка.
― Ой, да как ты могла, Наташка! Да там же Сам будет! Ой! Ой… Ой!!! И совсем-совсем не обидишься, что я такое перехвачу у тебя? Ой! ― она носилась вихрем по дому в одних трусиках системы «танго» (если чуток раздвинуть ягодицы, то их можно там где-то найти) и бюстгальтере, мало смущаясь топчущимся за моей спиной Алибеком с Умкой в руках. ― У меня и надеть-то… Ой! А, может, чайку? А? Нет? Ну, ладно… Ой!
― Удачного вечера, ― я хотела по-быстрому ретироваться с этого эротического поля. Не тут-то было!
― Наташка! Останься! Мне надо затылок… это… я сама локоны на затылке… ой! ― всё ясно, Ленке требовалась горничная, костюмерша, парикмахерша, стилист… девочка «подай-принеси», одним словом. Иначе кирдык! Премьеру придётся задержать часа на 2! ― Ты помоги. Будь другом! Я тебя довезу потом. Ой!
Я вздохнула.
― Вы уж поезжайте, а я часа через полтора… ― приглядевшись к пролетающей мимо Ленке ― ну, через 2… буду дома.
Алибек нарисовал на физиономии радушную улыбку, означающую «ЗАДУШУ!», отправил её хозяйке дома и, интеллигентно расшаркавшись с ней, удалился вразвалочку, унося в лапах сердитого Умку.
― Ты только скорей приходи… ― Алибек сказал это почему-то очень тихо, точно что-то глубоко интимное. Заглянул мне в глаза, точно черноту своих азиатских ночей влил в мою синеву. ― Ладно? Мы скучать будем.
Его широкая спина загородила отверстую пасть лифта, потом ненасытный подъёмник поглотил моих мужчин. Последнее, что я увидела ― обиженную на моё предательство мордочку Умки… Невыносимая тоска засосала где-то в солнечном сплетении. «Ты только скорей приходи…». Почему так знакомо? Почему так больно? Ты только скорей приходи…

Открывая дверь ключом, я не услышала топтания у порога по ту сторону. Обычно мои мужчины нетерпеливо переминались у порога, точно горячие жеребчики на старте, пока я ковырялась с тугим замком. Мама частенько тырила вкусные пирожные на фуршетах… пользовалась служебным положением, грешна.
Алибека и Умки дома не было… Мобильный не отвечал. Я села на диван, пытаясь отогнать мысли. Сейчас… сейчас раздастся телефонный звонок и Алибек, пряча детскую невесомую обиду, заявит демонстративно, что-мол они с Умкой сидят в пиццерии, лопают самую лучшую в мире пиццу, пьют кока-колу, а меня не взяли, потому что я предпочла общество тёти Лены. Вот! А ещё через минуту раздастся царапанье ключа в замке, потому что Алибек обычно все свои обидки выкладывает, стоя на лестничной площадке, и они ввалятся в дом шальные и радостные, но упорно показывающие, что пока ещё меня не простили. А в руках у Алибека будет здоровенная коробка с пиццей, острой, моей любимой. А Умка будет прятать за спиной бутылку кока-колы… Потом будет ужин из очень нездоровой, но, чёрт возьми! такой вкусной еды. Да, вот сейчас…
Сейчас…
Сейчас…
Сейчас…
С е й ч а с

Действительно, раздаётся звонок. Но почему-то по домашнему, а не сотовому телефону. Видно, у Алибека села мобила, вот разиня! Хватаю трубку и, ещё не поднося её к уху, понимаю ― это не Алибек. Его энергетику я чувствую даже, не поднимая трубки. Это не он. Это… какой-то лейтенант Короленко. Какой дорожной?.. Какой морг?.. Какие вещи?.. Какое опознание?.. Ну да, Алибек Жидаев мой муж. И что? Что вам надо от нас?! Что вам всем от нас надо?!! ЧТО НАДО ВАМ?!!

«Ты только скорей приходи…». «Но Вы не горюйте, ему здесь будет очень-очень хорошо, они будут жить у меня, пока Вы не придёте…». А я, дура, думала, почему слова Алибека показались мне тогда… Дежа вю. Почему-то я сейчас ничего не чувствую. Ни боли, ни горя, ни потери. Совсем нет слёз. И мыслей тоже нет. Ничего нет. И никого нет. Автоматически раздираю бумажные пакеты. Забавные какие-то костюмы. Мужской, женский и детский. Алибек и Умка обожали внутрисемейные костюмированные вечеринки… А я всегда ворчала, потому что костюмы эти были исключительно для «внутреннего» употребления, а денег стоили немалых.
Я нацепила на голову шапочку с пушистыми заячьими ушами и улыбнулась… Сегодня, видимо, по мне плакали лавры героини «Плейбой» (для Умки просто мама-зайчик). В холодильнике обнаруживаю массу каких-то явно не мною купленных продуктов. Очевидно, вечеринка обещала быть пышной. Костюмированное приготовление ужина входило в программу веселья, потому что это очень весело, когда на 6-метровой кухне снуют и переругиваются Кот в Сапогах, которому постоянно то Шехерезада, то Крошка-Енотик отрывают хвост… Не нарочно, просто места не хватает, а крепление у хвоста фиговое.

Высыпаю в горсть маленькие таблеточки. Как хорошо, что, когда у меня был нарушен сон от запредельного рвения на работе, Ленка приволокла мне вот эту модную химию. Но ещё лучше, что Алибек, найдя их, велел выкинуть к чертям собачьим! И месяц упорно поил меня какими-то одному ему ведомыми травами, и замачивал в одному ему ведомых ароматических ваннах, и натирал меня одному ему ведомыми маслами… И вернул-таки мне сон! Да такой, что потом и «Взвейтесь кострами…» не помогало продрать глаза. И как же хорошо, что я заныкала эту баночку с пилюлями куда-то глубоко в аптечку, куда Алибек никогда не заглядывал. Как хорошо-то! Хорошо-то всё как!!!
Таблеточки, хвала Аллаху, совсем крошечные, пить можно сразу штук по пять, не запивая большим количеством коньяка. Даже по восемь можно… крошечные какие…

Я смотрю через стеклянный забор на цветущие яблони. Цветки на них странные, похожи почему-то на картофельные, с сиреневато-розовым оттенком. Никогда таких не видела! Странно… когда я была здесь в последний раз, не было тут этого забора. Смешной такой забор. Совсем-совсем прозрачный, будто и нет ничего, а рукой проводишь ― холод и гладкая, равнодушная, твёрдая поверхность. Ещё более странно, что сама я при этом стою в пустыне. Земля растрескалась. Да и не земля это уже, а точно черепки давно разбитого иссохшего кувшина. Ни травинки, ни былинки. Небо белое, раскалённое, воздух дрожит, марево. Пустыня, пустыня ― ад.
Тут пустыня, но забор холодный. А за забором цветущий сад. А в саду белый дом с колоннами, похожий на кинотеатр «Октябрь», в который мы так любили с Алибеком ходить. А перед домом изящный плетёный столик. На нём фарфоровые чашки с ароматным чаем. Я не чувствую запах, но я точно знаю, что это аромат того самого чая, который Алибек заваривал, когда был в особенно творческом порыве завзятого чайханщика. Ещё на столе стоит большущее блюдо, похожее на леган, который нам дарила его мама на свадьбу. На нём фрукты. Они светятся прозрачным солнечным соком. Капельки этого сока выступают на тёплых боках желтоватой от сладкой спелости дыни; слезятся на растрескавшихся, сахаристых арбузных ломтях. Сквозь прозрачные от чистого, тягучего сока персики, кажется, можно смотреть на солнце. А янтарно-изумрудные виноградины сами похожи на маленькие, излучающие сладкую истому, солнышки. В хрустальном кувшине вода со льдом. Свет от хрусталя такой, что глазам больно! Или это от чистоты воды? Прозрачности неистовой…
Пить хочется так, что язык царапает нёбо и губы, положи на такой язык кусочек гранита, потри о такоё нёбо и будет песок…
Тихо… Тихо! Сердце забилось о рёбра, точно вылететь просится. Из-за дома появились 2 фигуры. Одна большая, неуклюжая, идёт вперевалочку, плечами поводит, точно воду разгребает. А другая маленькая, ножками крепкими по розоватой от солнца дорожке топ-топ-топ, смеётся серебряным смехом, даже мне слышно сквозь забор. Ветер чернявые волосы им перебирает…
― Алибек! Умка!! ― я заколотила высохшими от пустынного солнца кулаками в неживое стекло. ― УМКААААА!!! ― двое продолжали свой путь, точно ни звука не долетело до них. Я ударила в ненавистную прозрачную стену с такой силой, что кости в запястьях хрустнули. Разбить, разбить, разбить к чертям, пусть изрежусь, пусть осколками меня пополам разрубит, только бы пробить хоть крошечный лаз туда, к ним… ― АЛИБЕК!!!
Нет, стена не была стеклянной. Она была просто прозрачной. Что за неведомый материал встал на моём пути?! Какой-то пластик, наверно. Прочный и непоколебимый, как человеческое равнодушие.
Алибек с Умкой уселись за столик, ветер доносил до меня их такие родные, такие желанные голоса. Никакая жажда, никакое смертоносное пустынное солнце не могло причинять такую неистовую боль, как эти невыразимо родные и такие недосягаемо далёкие теперь голоса.
― Когда мама придёт? ― Умка. Эх, не успела постричь, зарос-то как!
― Она же сказала, часика через два, ― видимо уже не первый и не второй раз повторяет Алибек. Говорит это он нарочито спокойным, размеренным тоном, чуть ли не по слогам.
― А два часика это сколько?
― Нуу… это вот как два раза поспишь после обеда.
― Долго… ― Умка вздыхает, губы у него кривятся, вот-вот заревёт.
― Фуууу, ― Алибек верен себе, он всегда умел убедить нашего сына любую ситуацию обращать в тренажёр для воспитания воли и характера. ― Умид! Ты же знаешь, что, если тебе тяжело, значит, есть кто-то более слабый, женщина или кто-то совсем маленький, кому всё это ещё тяжелей. Ему же нужна твоя помощь. А ты привыкнешь плакать и что? Кто-то в твоей помощи нуждается, ждёт, а ты носом хлюпаешь. Нет, ты оглянись лучше и посмотри, кто есть рядом с тобой, кто слабее.
― Я ещё маленький! ― упрямится Умид, но губы поджимает, совсем как отец и начинает оглядываться вокруг, наверно ищет, кому нужна его помощь.
А я всё бьюсь в стену. Уже всем телом. Услышьте хотя бы! Хотя бы подойдите!!! Мне, МНЕ ваша помощь нужна!!! Мне труба без вас!!!

Но подошла ко мне княгиня Херцунг. Почему-то глаза её, так похожие на мои, сейчас не излучают того света и доброты, которые были в прежние наши встречи. Смотрит на меня, молчит, снова мне птицу напоминает. Только не синичку, как раньше, а какую-то мистическую птицу Феникс с человеческими глазами.
― Позовите их! ― взмолилась я. ― На минуточку хотя бы, только словечко! Они же ждут!!
― Очень ждут, ― ответила она и глаза её стали такими же стеклянными и непробиваемыми, как стена передо мной, но не прозрачными, а ультрамариновыми. ― Мой дом для них только временное жилище. Чужое. А они хотят домой. Только Вы этот дом разрушили.
― Как разрушила? Я шла к ним, они же просили… Пустите меня к ним.
― Не в моих силах. Я тут ничего не решаю. Да и… бесполезно это. Они всё равно не видят Вас, не слышат. Они в другом мире.
― Но я же их вижу…
― Так устроен Ваш личный мир. А их мир, получается, совсем другой.
― Как же так…
― Так уж… Я предупреждала, что миров куда как больше, чем принято считать, мы сами выбираем тот, куда попадаем. Вообще-то я преувеличила, говоря, что там их мир. Нет, ваш с ними мир совсем другой. Здесь мой мир. Им хорошо тут, но… Как бы ни было хорошо в гостях, нам всегда очень хочется домой, где те, кого мы любим, где всё наше, где наши порядки и законы. И даже беспорядки и те… НАШИ.
― Я не выбирала мир без них… ― я испуганно огляделась вокруг. Как я могла выбрать эту мёртвую, одинокую пустыню?
― Всё просто ― те, кто уходит самовольно, не в свой час, попадают в тот мир, который был рядом. Тут уж выбирать не приходится. Законы справедливы, по Закону никто и никогда не наказывается, напротив, всегда в Твой Час рядом с тобой именно Твой мир, в котором и есть твой настоящий Дом. Это Высший Закон, самый главный, Закон Добра и Любви. Но надо же следовать Закону, чтобы он помог тебе.
― Что-то… слишком похоже на наказание. Зачем мне дано не просто помнить, а видеть их, слышать… Это ад!
― Вопрос терминологии, ― голос княгини стал совсем отчуждённым и холодным. ― Если угодно, назовите это адом. Только всякому человеку даётся его личный рай и ад. Вы ведь хотели быть с ними? Ваше желание исполнилось, не так ли? Вы можете вечно видеть и слышать их. Но вот в мир Вы попали… тот что подвернулся.
― Но их-то за что?! Если я преступила Закон… почему они должны вечно ждать и тосковать…
― Ничего подобного, здесь нет понятия линейного времени. Сколько бы они ни пробыли здесь, в их сознании будет всегда одно и то же время. А Вы всегда должны будете придти «через пару часов». Жаль только, что они так и не узнают, насколько прекрасен именно ИХ… и Ваш мир. Ваш настоящий общий дом. Только там обретается Истинный покой и гармония. А тут что… перевалочный пункт, чистилище ожиданием и тоской.
― Я, кажется, поняла… ― прошептала я.
― Жаль, что Вы не поняли это ещё тогда… Помните, я показала Вам, как наступает «конец света»? В первую нашу встречу…
― Да, помню, ― в моём мозгу пронеслась картина, как в небесную воронку засасывает уходящее солнце.
― А потом Вы попали в тот же самый мой мир, но с Умидом… Разве мир погиб?
― Да… Не погиб.
― Я только хотела, чтобы Вы поняли тогда, что кажущийся кому-то конец света это вовсе не конец. А Вы снова решили, когда Ваш муж и сын просто ушли из того вашего мира, настал конец света.
― Да… ― «сон это как в другую комнату перейти» ― вспомнились мне философствования Умки. Почему я тогда так испугалась и попыталась уйти от темы? Ах, если бы мы почаще слушали наших детей… Смерть это тоже, наверно, вроде сна ― как в другую комнату перейти. Только вот… Знать бы, что за комната Там… ― Неужели теперь всё? Неужели теперь я так и буду вечно биться в эту стену, которую так никогда и не пробью? А они будут застывшими в одной и той же секунде… вечно ждать и скучать, и снова ждать эти пару часов, растянувшихся в Вечность?!
― Попробуйте вернуться к истоку. И дождаться Своего Часа, когда ваш собственный мир подойдёт к вам и откроет дверь.
― Вернуться к истоку?..
― Именно так, идите обратно через свою пустыню, если найдёте дорогу, значит, Вы свой шанс использовали в полной мере.
― Да, но… ― дослушивать моя родственница не стала. Повернулась и грациозно поплыла к белому дому. Навстречу ей бежал мой Умка и смеялся. Она подхватила его на руки, и её глаза снова заискрились тёплой синевой, как прежде. Я видела, как Алибек галантно пододвинул ей плетёное кресло, прям картинка из пьес Островского, ни дать ни взять. Они говорили о чём-то, смеялись, а Алибек всё поглядывал на часы, видно, отсчитывал «пару часов»…
Я оглянулась. Передо мной расстелилась необозримая потрескавшаяся земля, черепки разбитого глиняного кувшина. Я подняла глаза ― белое ослепительное небо и дрожащий воздух, светящаяся, ослепляющая мёртвая дыра в небе ― солнце. Разбитое о стеклянную стену тело ныло. Я сделала шаг… другой… всё дальше отдаляясь от стеклянной стены, за которой был мой единственный любимый мужчина и наш сын.


― Больная, Вы меня слышите?! ― чьё-то лицо с пустыми уставшими глазами выплыло из дрожащего тумана моей пустыни и постепенно обрело материальность.
― Слышу…
― Ну, значит, выживешь, ― тускло подвёл итог дежурный врач и принялся наматывать мне на руку манжету тонометра.

Понравилось?

Проголосовало: 3 чел.